Ада поежилась. Утро еще не прогнало холод ночи, а мысли о будущем никак не помогали унять дрожь и согреться.

За ее спиной загрохотал засов. Она обернулась, чтобы увидеть охранника, который вошел в ее камеру. Он протянул веревку, и Ада послушно подставила запястья. Она не будет сопротивляться, не сейчас. И не будет трусить. Решимость встретить суровое испытание со всем достоинством, которым она обладала, помогла перевесить унижение. Она уже достаточно долго плакала и умоляла.

Она пошла за стражником. Металлические детали его доспехов блестели на солнце.

Другие стражники выводили заключенных из камер и привязывали к Аде, как звенья цепи. Скоро их набралось семеро, и Ада подумала, кому же из них уготована виселица. Ее, вероятнее всего, будут судить огнем. Ей придется пройти девять шагов с раскаленным докрасна железным прутом в руках. Ее кожа отслоится от ожога, и ее вина будет определена через три дня, когда раны загноятся. Лишь божественное вмешательство – чудесное исцеление ладоней – докажет ее невиновность.

Но она не была невиновной. Она опустила глаза и сжала пальцы. Вердикт уже не будет иметь значения, когда пылающий прут изуродует и искалечит ее руки.

Она споткнулась. Стражник грубо окрикнул ее и резко дернул, поднимая. Она удивилась незнакомым словам – знание кастильского вдруг так же истощилось, как ее отвага.

Глава 28

Габриэль ходил взад-вперед по маленькой, почти пустой комнате, которую они сняли на ночь. Солнечный свет медленно растекался по истоптанному тростнику у него под ногами. Он чувствовал себя словно в клетке. Беспомощным. Бланка сидела на матрасе, притиснутом к внешней стене. Учитывая, сколько внимания на нее обращал Габриэль, она вполне могла быть мебелью. А Фернан просто исчез.

Смогла ли Ада поспать? Нет, только не снова попав в заключение, наверняка окруженная темнотой и старыми страхами. Его руки дрожали. Успокаивать и проводить ее через каждый момент слабости стало его единственной отсрочкой исполнения приговора, медленной работой по превращению себя в лучшего человека. Мысль потерять ее пробила дыру во всех его планах на будущее. То, что он держал эти планы так близко к сердцу, только доказывало, каким дураком он стал. Из-за нее.

Когда на рассвете вернулся Джейкоб, Габриэль наконец-то прекратил беспокойно ходить из угла в угол.

– Ты говорил с доньей Вальдедроной? – спросил он.

Джейкоб кивнул.

– Она написала официальную бумагу, которая покрывает все долги Ады. Она будет бесплатно работать переводчицей целый год, но освободится от всех обвинений.

Бланка радостно хлопнула в ладоши. Габриэль почувствовал облегчение. Даже воздух показался слаще, пропал смрад этой гнилой комнаты. Даже солнце засияло ярче. Успешное возвращение Джейкоба смягчило беспомощность, которую ощущал Габриэль, не имея возможности подать прошение суду от имени Ады.

– Что ты будешь делать теперь? – спросил Габриэль.

– Вот это должно быть доставлено его величеству, – сказал Джейкоб, вынимая свитки из сумки Ады. – Король Альфонсо переехал со всем двором во дворец доньи Вальдедроны, а с ним члены леонской делегации. Необходимо предупредить его, что он обедает с предателями.

Бланка предложила Джейкобу простой мешочек для документов.

– Ты думаешь, это разумно? – спросила она. – Они могут решить убить посланца.

– Ядоверил обсуждение этого дела ее светлости, – ответил Джейкоб. – Она обратится к королю Альфонсо, когда сочтет момент подходящим.

Габриэль нахмурился:

– Ты оставляешь Аду?

Джейкоб сдернул с плеча арба-чет. Быстрый, проницательный блеск в его глазах померк совершенно. Вокруг рта залегли мрачные складки.

– Ей нужно, чтобы там был ты, а не я, – сказал он.

Паника смешалась с чем-то сродни победе, возбуждающей и жаркой. Джейкоб любил Ацу. Это было ясно с самого начала. Но Ада никогда не проявляла к Джейкобу таких же яростных эмоций, которые испытывал на себе Габриэль. Ее гнев. Ее насмешка. Ее страсть.

Судья Эрман Наталес поднял глаза на высокопоставленного монаха-доминиканца, вошедшего в его покои. Облаченный в сутану, такую же белую, как его волосы, монах не обратил никакого внимания на мрачное лицо Наталеса. Никто не входил в его покои до утреннего судебного заседания, даже его чопорный маленький клерк. Никто не осмеливался. Кроме этого незнакомца.

– Как я вижу, вам не нравится мое присутствие здесь, – сказал вошедший.

Без преамбулы и не представившись. Нахал. Наталес отложил в сторону гребень и посмотрел на гостя со всей значительностью присущей его должности:

– Это понял бы и слабоумный. Кто вы и как смеете вести себя с таким неуважением?

– Я Гонсало Пачеко, брат ордена Святого Сантьяго и слуга его светлости Хоакина де Сильвы. – Его черные глаза блестели, как у ворона над падалью. – У вас содержится узница, которая интересует сеньора де Сильву, узница, на чей приговор он хотел бы, скажем так, повлиять.

Наталес фыркнул.

– Повлиять. Диктовать, вы хотели сказать. Но это не обсуждается. Мои вердикты не продаются.

– И я уважаю это.

Пачеко улыбнулся, смертоносно, словно хищник. Каждое движение говорило о властности, уме и твердой уверенности, что ему подчинятся. Учитывая, что он работал на пресловутого изгнанника де Сильву, это могло быть так. Но не этим утром.

Наталес встал из-за письменного стола и демонстративно повернулся спиной к доминиканцу. Он натянул мантию на свое дородное тело, но Пачеко не ушел. Терпение Наталеса иссякло. Он повернулся, его голос загремел как гром:

– Почему вы еще здесь?

Пачеко не дрогнул. Его улыбка исчезла. В каждой руке он держал по предмету: округлый кожаный мешочек в левой и короткий меч – в правой.

– Как вы пронесли оружие мимо моих охранников?

Блеск в глазах Пачеко превратился в огонь. Монах позабыл о всякой любезности:

– Моих людей больше, чем ваших, особенно теперь, когда двое мертвы.

Наталес почувствовал, как его властность вытекает через ноги в пол.

– Это неслыханно!

– Вы судья, сеньор, – сказал Пачеко. – Ваш долг взвешивать достоинства разных доказательств. Поэтому позвольте мне представить вам доказательство таким, как я его вижу, и это единственный выбор. Вы понимаете?

Доминиканец уронил на письменный стол кожаный мешочек, набитый монетами, и он приземлился с глухим металлическим стуком, завалившись на один бок, как подгнивший апельсин.

Наталес взглянул на дверь, которую Пачеко оставил приоткрытой. Его собственный меч стоял там, но на пути у него был этот седовласый монах.

Пачеко не оглянулся, но осклабился:

– Сеньор, и когда же в последний раз вы держали в руках оружие? Я думаю, много лет назад, судя по вашей фигуре. Ну а теперь давайте оставим эти игры и попробуем договориться.

Наталес посмотрел в черные глаза Пачеко, потом на его меч и на толстый кошель с деньгами. Он тяжело рухнул в кресло.

– О чем договориться?

– Сегодня утром будут судить женщину, англичанку по имени Ада.

– Да, – подтвердил тот, роясь в бумагах, которые до этого просматривал. – Мне сообщили, что она находится под протекцией доньи Вальдедроны.

– Этой сицилианской шлюхи?

– Долги англичанки уплачены, ее контракты улажены. Ее отпустят.

Пачеко сделал вперед шаг, другой и прижал острие меча к двойному подбородку Наталеса.

– К несчастью для вас, мой дорогой судья, это не тот вердикт, который нужен мне.

Солнце жгло ей глаза, привыкшие к темноте камеры. Голоса кружились словно в каком-то сверхъестественном вихре. Звук и запах слились воедино. Раньше Ада любила этот момент, когда мир, смытый волной опиума, уходит из-под ног. Но, выйдя на площадь, где глумилась собравшаяся толпа, она ужаснулась этому буйству ощущений – наслаивающихся, лишающих ее дара речи и мыслей.

Она не могла позволить себе потерять рассудок, но едва держалась на ногах.