Я спустился на первый этаж, чтобы в последний раз пройти через ставшую уже такой родной проходную. Дойдя до последнего поворота, решил все-таки не гасить в себе необъяснимый сентиментальный порыв зайти в любимый закуток Леонида Митрича. Своего уже бывшего непосредственного начальника я увидел сразу. Правда, не ожидал, что он будет не один. Рядом с ним стоял молодой парень лет двадцати пяти, не больше. Темноволосый, светлоглазый, и для моего поганого настроения омерзительно улыбчивый.
— Упс. Не думал, что ты занят, Митрич, — улыбнулся озадаченно взглянувшему на меня старику, — Не буду отвлекать.
— Постой, Максим, — не дав мне возможности развернуться и уйти, ответил, переводя всё своё внимание на меня и совершенно забывая о парне, которому только что терпеливо что-то объяснял. — Ты почему мне не сказал, что уходишь?
— Да я, как бы… — постарался изобразить искреннюю улыбку, чтоб никто и не подумал, какие борозды оставил в моей душе Дима, и какую боль они причиняют, — И сам не знал. До сегодняшнего дня.
— Будет тебе врать-то, — поджав губы, ответил Митрич, — Начальство-то небось предупредил… А меня, старика, всерьез воспринимать и не надо. — закончил обиженно.
— Ты что? Я бы тебе бы первому сказал, если…
— А этот так вовремя на твое место пришел по чистой случайности, что ли? — перебив меня, показал большим пальцем себе за спину, где все еще стоял тот самый парень, разговор с которым я прервал своим появлением.
Шестеренки в голове начали вращаться со скоростью света. И тогда, вырвавшейся из вулкана лавой, сжигающей на своем пути всё, пришло понимание - меня просто заменили. Как севшую батарейку. Как приевшиеся обои. Как выпитую до дна бутылку воды. Как гребаного работника, не справившегося со своими обязанностями.
Минут пять назад я и подумать не мог, что вообще может стать еще больнее. Оказывается, может.
Как он там сказал, глупо было меня брать к себе на работу? А этого парня, значит, нет? Обидно, что после стольких месяцев я оказался не достоин даже правды.
Помнится, когда я дал согласие на эту работу, Дима позвонил мне на следующее утро, спрашивал размер одежды и объяснял, что на изготовление новой формы уходит как раз пара недель. И сейчас, глядя на парня в новенькой форме, становилось особенно гадко.
Получается, все было решено еще минимум две недели назад? А позавчерашний секс, когда я решил, что Дима особенно нежен, потому что начал чувствовать ко мне нечто большее, на деле был просто прощанием. Какая же ты сука, Дима…
— Прости, Митрич. Я просто забыл. Не хотел тебя этим обидеть. — соврал старику, тут же снова переводя внимание на молчаливо стоящего позади него парня, — Тебе идет эта форма, — бросил ему, и сам не понимая, с чего вообще я вдруг решил с ним заговорить. И добавил, опустив глаза на бейдж. — Антон.
Вот ведь гребаная ирония. Ведь и с моей стороны единственный человек, ради которого я смог бы оставить Диму, тоже Антон. И, может, дело не в том, что я оказался слишком плох, а в том, что слишком хорош оказался он…
Только разве это может утешить? Едва ли.
Сославшись на неотложные дела и быстро попрощавшись, я, как ужаленный, вылетел на свежий воздух, быстрым шагом удаляясь подальше от этой фирмы, от Димы и от человека, которым меня так просто взяли и заменили. Я не знаю, куда я шел. Главным было просто как можно быстрее уйти отсюда.
Что я чувствовал в этот момент? А что может чувствовать собака, которая получала все: и заботу, и любовь, и ласку, и любимые игрушки вместе с лучшей едой, а потом хозяева принесли в дом младенца и решили, что собака всего лишь тупое существо, не способное понять, и ту же любовь, какую уделяли ей, проявить к их ребенку, поэтому просто сослали ее в деревню, чтобы первое время изредка интересоваться как она, а потом и вовсе забыть о ее существовании?
Предательство. Обида. Боль. Вот и всё.
Потом, когда первая волна чувств схлынула, на смену пришла еще и ненависть. Только ненавидел я в тот момент не Диму, а, в первую очередь, себя. Ведь это я позволил себе поверить, что что-то значу для Димы, несмотря на отсутствие признаний с его стороны. Это я в своих мыслях выстроил целый мир, который бы ни на секунду не прошел проверку реальностью. Я сам придумал, что между нами есть что-то большее и сам же наивно решил, что это большее ни я, ни он, не оскверним ни изменами, ни предательством.
И больнее было даже не от того факта, что Дима за моей спиной подыскивал и выбирал для себя кандидатуру получше. Больно было осознавать, что я сам облажался, позволив себе так окунуться в несуществующие чувства, что абсолютно проебал тот момент, когда мой прыжок с вышки в бассейн с чистой, небесно-голубой, отражающей сотни солнечных бликов водой, оказался просто падением на грязный, заляпанный телами тысяч таких же мечтателей, как и я, асфальт.
Часть 17
Я не пил. Не пытался чем-нибудь затушить голос памяти. Не лежал, свернувшись калачиком на кровати и жалея себя. Не пытался забыться с помощью телека. Не было ни слез, ни попыток заглушить душевную боль физической.
Была только отрешенность.
Все время, что я провел в этой квартире с того дня, как Дима дал мне пинок под зад, я только и делал, что спал или сидел на кухне, попивая из грязной кружки какую-то бурду, которая отдаленно напоминала по вкусу чай. Мысли старательно обходили меня стороной, и эта пустота, наверное, была лучшим, что я мог бы чувствовать.
Я не реагировал ни на смену времени суток, ни на редкие звонки в дверь, ни на намеки постепенно пустеющего холодильника, что пора бы уже чем-нибудь прикрыть наготу его полок.
Не знаю сколько времени прошло в таком состоянии. Может, пара недель, может, пара дней. Просто проснувшись сегодня, я осознал, что и в душе не ебу, какая сегодня дата, да и, собственно, даже который сейчас час было для меня загадкой.
Конечно, мы же гордые, нам ни часы, ни мобильник были не нужны… И нахуя я все это ему вернул? Он еще вагон таких себе купит, если захочет. В квартиру же вернулся, не переломился. Еще и карточка. Блядь, на той карточке было вообще всё!