Павел Карлович собрал красногвардейцев, обученных подрывному делу. Комната штаба — такая просторная и вместительная прежде — оказалась тесной.

— Эх, гайки-винтики, постоим! — сказал Виноградов, уловив, что Штернберга смущает невозможность всех усадить. Нетерпеливо-возбужденные слесари, токари, трамвайщики, в грубых сапогах, в брезентовых куртках, в любую секунду готовые к выезду за город, жаждали поскорее получить задание.

Неутомимый Виноградов около двух месяцев обучал их закладывать взрывчатку, производить взрывы. На практику возил он своих учеников в излюбленные Сокольники, на дальнюю вырубку, где когда-то встречался с Павлом Карловичем. Михаил Петрович остался доволен: теория теорией, а практика практикой. Кто хоть раз произвел взрыв, в деле почувствует себя спокойнее и увереннее…

Штернберг объяснил красногвардейцам задачу: не пропустить к Москве эшелоны белой гвардии.

Он на карте показал указкой густую паутину железных дорог, подступающих к городу, и, не тратя лишних слов, как бы подвел черту разговору:

— Не пропустить!

По выщербленным мраморным лестницам загремели сапоги, подбитые железными подковками. Командиры групп, получив карты своих участков, уводили красногвардейцев на задание. А в двери уже входили новые люди, внося сырость холодного дня, протягивая донесения из районов.

Разрозненные листки доносили тревожные будни города: юнкера развозят оружие по домовым комитетам, раздают винтовки дворникам, торговцам, чиновникам, гимназистам; в окнах Градоначальства появились пулеметные гнезда, мешки с песком…

«Переворот прошел совершенно спокойно…» — вертелась в мозгу фраза из телефонограммы.

Первая ночь восстания бессонно светилась в тысячах окон. Военно-революционный комитет, избранный на объединенном заседании Московских Советов рабочих и солдатских депутатов, разместился в бывшем доме генерал-губернатора на Скобелевской. ВРК принимал решения, издавал приказы всю ночь напролет. Монотонная дробь ундервудов не смолкала ни на минуту. В окнах нижнего этажа вспыхивали фары мотоциклов: самокатчики увозили приказы в районы.

Еще бросали пятна убогого света невыключенные фонари, и утро неуверенно вползало на улицы города, а первый приказ ВРК был развешан на рекламных тумбах, на стенах домов, на стволах деревьев. Серые листы мочил дождь, пятна желтого клея растекались по бумаге, но люди собирались у этих листов и, помогая друг другу, комментируя, споря, читали:

Павел Карлович стоял у окна: он видел и группу людей, толпившихся у рекламного столба, и вымытую дождем мостовую, и два подслеповатых светящихся круга — фары.

«Наконец-то!» — с надеждой подумал он, но у подъезда, вопреки ожиданиям, вынырнули из дождевой мороси не машины, а мотоциклы.

Штернберг этой ночью так и не снял кожанку. Штаб Красной гвардии перебрался из гостиницы «Дрезден» в бывший дом генерал-губернатора, разместился рядом с ВРК. Ян Пече, как всегда, был в движении: то ли у самокатчиков, то ли в мастерской тяжелой осадной артиллерии. Он не терял надежды, что орудия, оставшиеся без замков и панорам, удастся привести в боевую готовность. Петр Добрынин застрял в Замоскворечье. Ведерников с членами ВРК составлял очередной оперативный план. А Штернберг взял на себя самое тяжкое бремя — обеспечение оружием рабочих районов.

Обстановка складывалась благоприятно. Кремлевский арсенал — в наших руках. Комиссаром Кремля назначили Ярославского, комиссаром арсенала — молодого большевика, прапорщика Берзина. Грузовики из запасных автомобильных рот вызваны. Ярославский заверил: оружие выдам.

Голос его на другом конце провода звучал незнакомо, хрипловато. Но существа это не меняло: арсенал — наш!

Где же грузовики? Глаза устали вглядываться в мглистую, мокрую Тверскую. Он зажмурился, постоял, не двигаясь, и вдруг услышал приближающееся мерное гудение моторов.

Медленно, как неуклюжие животные, вползали на Скобелевскую площадь грузовики.

За мандатом на оружие пришел Ангел. Старый боевик, с квадратными плечами, с грубо вытесанным лицом, был одновременно похож и не похож на себя, прежнего. Углубились складки у рта, лоб перечеркнули три глубокие борозды, виски щедро заснежила седина.

Рука Ангела, с крутыми узлами вен, Сжала руку Штернберга. Была в ней та же сила, какую Павел Карлович ощутил тогда, много лет назад, в комнате часовщика.

Они, очевидно, одновременно подумали об одном и том же. Ангел раздвинул уголки губ в скупой улыбке, еще резче обозначив складки у рта.

— Авось драгуны не встретятся?

Павел Карлович вспомнил и ту лошадку, и дровни с несколькими ящиками оружия, и появившийся в переулке разъезд во главе с драгунским офицером и сопоставил все это с тем, что было сейчас: огромные, как слоны, грузовики, стоящие на площади, и арсенал, где хранятся семьдесят тысяч винтовок…

— Теперь не пропадем! — заверил Ангел.

Штернберг с непокрытой головой вышел провожать колонну. Длинная вереница автомобилей удалялась по Тверской в сторону Кремля, увозя свежую частушку:

Кто-то, скрытый брезентовым тентом, лихо подсвистывал в такт частушке и отбивал дробь каблуками.

«К полудню оружие будет в районах», — прикинул Павел Карлович.

Последний грузовик мигнул красным сигнальным глазком и исчез в пелене дождя.

Наскоро составленный и торопливо перепечатанный «Вопросник» пестрел помарками. Он перечитал его:

«Получим ответы — будет цельная картина», — Павел Карлович пытался снять раздражение, которое вызывали у него помарки, перепутанные слова, как, впрочем, и любая небрежность.

«Ничего не поделаешь, перепечатывать некогда, да и Катенька…»

Он представил себе Катеньку, машинистку ВРК, тоненькую высокую девушку с покрасневшими от усталости глазами.