- Возьми. Отнеси вниз, спрячь. Придут наши, отдашь. Первому же нашему офицеру отдашь. Слышишь? Это очень важно.

- Я никуда не уйду, Иван. Спустимся вместе или вместе погибнем.

- …Да, я так ему сказал, Ивану,- продолжал рассказ шахтер.- Но он показал рукой на свои ноги, и я понял, что на досках не масло, а кровь. А он все твердит: «Пакет, пакет…» Голос у него слабел, а глаза смотрят свирепо. Я думаю: что делать? Одному мне не спустить его на веревке, я сам еле стою. Даже и пробовать нечего. Чтобы спасти его, нужны еще по крайней мере двое. И я решил спуститься вниз, передать кому-нибудь этот проклятый пакет и подняться на гору с кем-нибудь покрепче: с Тоником или с Карелом. Иван даже как-то сразу оживился и стал меня торопить: «Скорее, скорее, я этих на дороге еще с час продержу…» Только не понравилось мне, что заставил он меня наклониться и поцеловал меня. Но я тогда этого не додумал. Бросился я к веревке, стал спускаться, но слишком поторопился - не остерегся и где-то, почти внизу, сорвался, упал на камни. А когда пришел в себя, меня уже несли Тоник и Карел. Они, как и было условлено, сидели в кустах и охраняли нижний конец веревки. Я свалился чуть ли не на голову им. Очнувшись, я закричал не своим голосом: «Назад! Там Иван! Бросайте меня, лезьте за ним!» Карел ничего не сказал, он только отвернулся, а Тоник произнес так, будто рот у него был набит кашей: «Поздно. Там фашисты». Потом они объяснили, что, когда возились со мной, Иван еще несколько раз принимался стрелять. Было слышно, как ухают гранаты, потом раздался такой взрыв, что горы вздрогнули… Они сказали тогда правду.

Хозяин смолк, стал наливать пиво. Его рука дрожала. Пиво плескалось по столу, но он все же наполнил кружку и разом, как усталый солдат после долгого, утомительного марша, осу-шил ее. Он тяжело дышал. Мальчик замер, прижимаясь к нему, маленькая полная женщина, опустив глаза, старательно перетирала полотенцем давно уже сухую тарелку, и та скрипела у нее в руках. Наконец шахтер произнес:

- Да, вот как оно получилось…

- Ну, а дальше?

- А дальше что ж?.. С закатом немцы сами с горы ушли. Страшна, должно быть, была им наша гора. Мы поднялись наверх и не узнали нашего лагеря. Строили его в лесу, а тут - лесосека, вкривь и вкось деревья валяются. Снега почти нет, его снесло, и всюду громоздится развороченная мерзлая земля. Мы нашли своих убитых. Немцы собрали их, аккуратно сложили в сторонке, даже ветками закрыли. Должно быть, очень уж поразило их это наше упорство. Но Ивана среди убитых не было. Тогда мы послали человека за лопатой и ломом и стали разбирать обломки блиндажа. Земля была закоптевшая, пахло гарью. А когда мы добрались до остатков накатника и подняли обугленные бревна, под ними у пулемета нашли обгорелые кости и нож.

Шахтер поднялся было из-за стола, но мальчик опередил его, соскользнул с колен, исчез в соседней комнате и вернулся, неся в руках короткий штурмовой нож. Он был без чехла, без ручки. Синяя окалина покрывала металл, но сквозь нее все еще можно было разобрать марку советского завода. Такие ножи входили в обязательный комплект вооружения наших парашютных войск.

- Вот этот нож,- сказал шахтер, бережно принимая из наших рук посиневший клинок.- Не плачь, Ярмила, зачем слезы показывать при посторонних?

- Я не плачу,- сказала хозяйка и каким-то очень женским жестом провела ладонью по своему лицу, ставшему вдруг некрасивым.

- Папа, а что потом пленный говорил? - требовательно спросил мальчик, снова усаживаясь на коленях отца.

- Ах, пленный… В самом деле. Так вот, после этого разгрома отряд наш возник снова. Он даже больше стал. Мы действовали и на шоссе и на железнодорожном полотне. Ну вот, раз к нам перебежал один мадьяр, солдат из егерской части, что гору нашу штурмовала. Он нам и рассказал, что случилось, когда они на вершину прорвались. Очень их всех тогда поразило, что на ней не оказалось ни живой души. Куда девались люди? Кто стрелял? И вдруг из блиндажа - бах, бах!.. Бросились к проходу. Еще несколько выстрелов. Один солдат упал, а из блиндажа никто не выходит. Тогда стали сбоку подползать к блиндажу. Забрались на крышу, кричали в продух: «Сдавайтесь - сохраним жизнь!» В ответ молчание. Но стоило неосторожно подойти к ходку - граната, другая граната… Тогда прикатили бочку с бензином, облили блиндаж и зажгли. И опять: «Вылезайте - сохраним жизнь!» И опять никто не вышел. А когда блиндаж уже превратился в костер, оттуда сквозь рев пламени послышалась песня. Какой-то человек слабым, хриплым голосом даже не пел, а выкрикивал слова «Интернационала». А потом взрыв… Вот и все.

- А пакет? - спросил Алексей Егоров, командир, любящий точность.- Вы отдали его нашим офицерам? Что было в пакете?

Шахтер кивнул головой:

- Я показал пакет вашим офицерам, они пожали плечами и вернули его мне. Там был всего-навсего кусок старой газеты.

Собеседник сделал движение, пытаясь встать. Шустрый, как синичка, мальчик снова сорвался с его колен и исчез в соседней комнате. На этот раз он вернулся с деревянной шкатулкой нехитрой кустарной работы. Это, должно быть, был сейф семьи, и из него сначала были извлечены паспорта, сберегательная книжка, какие-то бумаги, свернутые в трубочку деньги, а потом, со дна, конверт, аккуратно обернутый в прозрачный целлофан. Конверт еще хранил черные следы пальцев и пятна крови, побуревшие, почти выгоревшие. В конверте был кусок братиславской газеты тех дней, небрежно оторванный. На одной стороне заметка о торжественной встрече в Братиславе какого-то гитлеровского генерала, изложение последней речи Тиссы, произнесенной с амвона после воскресного богослужения. На оборотной стороне какие-то объявления о срочных распродажах. И все.

Мы долго рассматривали этот старый конверт, хранящий никому не нужную бумагу. И он показался мне последним, очень выразительным штрихом, дорисовывавшим портрет неведомого нам советского парня, называвшего себя Иваном.

- Ну вот и все. Больше ни рассказывать, ни показывать нечего,- сказал хозяин, бережно обертывая конверт целлофаном.- Вот и вся история.

- Папа, а про свою бригаду? - требовательно попросил маленький Иван.

- Про бригаду что ж, Ванечка… Бригаду мою, это верно, хлопцы зовут Ивановой. И не стыдно перед хорошими людьми: добрая бригада! Только уж это, сынок, особый рассказ…

В дверях появилась Ярмила. Она прижимала к груди ребенка. Как у всякой матери, держащей в руках спящего младенца, лицо ее дышало тихим довольством, и только припухшие веки напоминали, каким оно было недавно. Прижимая правой рукой ребенка, левой она разлила по кружкам остатки пива, но к нему уже никто не прикоснулся. Все молчали. И думал я в эту минуту о том, что в наш атомный век продолжают возникать легенды и что будут они рождаться всегда, пока живет человек, пока существуют такие неотделимые от него понятия, как честь, дружба, любовь к родине, национальная гордость, пока у народов, населяющих нашу планету, не угасла живая память.

Вот теперь, два года спустя после того, как вышел в «Огоньке» этот рассказ, я могу приписать к нему несколько строк, которые помогут по-новому понять случай с пакетом. Признаюсь, я, как и человек, мне об этом рассказывавший, думал, что герой повествования передал этот пакет лишь для того, чтобы заставить друга уйти, спасти его от верной гибели. Но вскоре после выхода рассказа полковник Медведев, автор отличной книги «В тылу врага», сам в прошлом большой партизанский командир, разъяснил мне, что такое толкование неправильно. Кусок словацкой газеты был своеобразным «удостоверением личности» парашютиста. В любое время мог найти его связной с другим куском этой же газеты. Сложив их по линии разреза, они могли бы безошибочно опознать друг друга. И он сказал, что человек, которого так тепло вспоминают в словацких горах, был советский воин, а возвращенный им пакет с куском газеты - его последний рапорт командованию.

1943-1957 гг.