Он ушел глубоко разочарованным.

А Наталья разделась, вымылась, намазалась "Афтэ саном" и заснула, не укрывшись, лежа на спине поперек постели, под шорох кондиционера и заморские всхлипы телевизора.

Она проснулась почти здоровой. Может быть, это так быстро прошла акклиматизация, а может быть, акклиматизация еще и не начиналась, просто "Афтэ сан" так хорошо подлечил ее сожженную кожу. Кожа, кстати, показалась жирноватой, и Наталья пошла под душ. К тому же пора было наконец разобраться со всеми этими гелями-кремами-шампунями в фирменных упаковках "Принцессы".

Вода с нее бежала грязная, и это притом, что Наталья мылась перед сном и спала не в угольном подвале, а в чистейшем пропылесосенном эфиопкой номере на чистейшем кондиционированном воздухе. Грязь, надо понимать, была собственная Натальина, въевшаяся в поры еще в Москве.

Любопытства ради Наталья, вытеревшись насухо, попрыгала и понагибалась до первого легкого пота и опять встала под душ. И смыла с себя еще немного родной грязи. Скорее всего, эта грязь была на ней всегда, только Наталья ее не замечала, потому что никогда раньше не мылась в такой белейшей ванне, в которой никогда не стирают и цветы в горшках не ополаскивают душем, а только купаются.

Кожу она все-таки пересушила, и сожженные места заболели с новой силой. Рано было отказываться от крема, но и мазаться этим жирным кремом и ходить блестеть как самовар не хотелось ужасно. Наталья по наитию выбрала гель в одной из «Принцессиных» коробочек. Он впитывался моментально и жирного блеска не оставлял. Наталья извела всю коробочку и не жалела, потому что завтра эфиопка-горничная принесет еще.

Одеваясь к ужину, она подумала, что сроду столько не занималась собой. Будто к свадьбе готовилась. У этой мысли не было окончания, потому что Паша как претендент в женихи стал уже таким полупрозрачным, вроде привидения в кино, а другой претендент еще не нарисовался.

Для самоутверждения она сделала макияж на своем несчастном сожженном лице. Пришлось не подкрашиваться, а краситься: извести полкило компактной пудры, чтобы нигде не проглядывала натуральная кожа, и по этой маске нарисовать новое лицо. Результат оказался потрясающий, если знать, что было вначале. Наталья снова стала похожа на Шарон Стоун, а Шарон Стоун было не к лицу выходить в простенькой белой блузке и белых шортах. Поэтому блузку и шорты пришлось снять и надеть длинное черное платье с открытой спиной и с разрезом в шагу. (У платья была своя история; в общем, его продавала одна знакомая, и Наталья взяла как бы подумать, а на самом деле потом вернуть и сказать, что не подошло.)

Пока она этим всем занималась, стало так темно, что в номере пришлось зажечь свет. Это было неожиданностью. Наталья посмотрела на часы и обнаружила, что ужин она пропустила уже давно и все приготовления были совершенно напрасны.

У лазоревого бассейна уже начались вечерние гуляния. Можно было бы переодеться в свой великолепный «Готтекс» и выйти поплавать, не рискуя снова обгореть на солнце. Но Наталья сделала кое-что совсем другое.

Во-первых, она сняла с шеи золотую цепочку, потому что платье было с открытой

спиной,

а грудь закрывало под горло и цепочка к такому платью совсем не шла. Во-вторых, она надставила цепочку нитками и надела ее вокруг талии. Платье, видите ли, было с

очень открытой спиной,

поэтому знакомая его и продавала. Цепочка пришлась над самым вырезом и при ходьбе заманчиво посверкивала, то скрываясь в вырезе, то появляясь. Этого Наталье показалось мало, и она вытащила из платья поролоновые подплечники. Платье село ниже и стало платьем с

неприлично открытой спиной

и отчасти даже не спиной. Трусики пришлось снять, потому что они показались в вырезе платья. Зато цепочка на талии стала видна полностью. Ниток, которыми Наталья надставила цепочку, разумеется, не было видно. Нитки прятались под платьем на животе.

Туфли у нее были из крокодиловой кожи, на шпильке — какая-то прихоть советского снабжения. Неизвестно, за что с нами расплачивались этой крокодиловой кожей, не за автоматы ли Калашникова, только в свое время они лежали в салоне для новобрачных по сто семьдесят рублей и казались дорогими, немодными и ненужными, невесте ведь нужны белые. А потом оказалось, что в долларах такие туфли стоят значительно дороже, чем тогда в рублях.

Вот сумочка Натальина к платью не подходила, зато у нее был аккуратный маленький пакет из-под «Готтекса» на двух ручках-веревочках. Она положила в него карточку-ключ от номера, немного денег и всякую женскую мелочь. И пошла, будто только что сделала какую-то дорогую покупку.

Она пошла в «Штерн». А «Штерн», девочки, это такие магазины в Рио-де-Жанейро, Сан-Пауло, Нью-Йорке, Сан-Диего, Атлантик-Сити, Майами-Бич, Токио, Осаке, Иокогаме, Берлине, Париже — в общем, их двести, и один из них в Эйлате, а именно в пятизвездочном отеле «Принцесса», как войдешь — налево и вниз.

"Штерн" — это бриллианты, девочки.

Причем именно израильский филиал фирмы знаменит виртуозностью и оригинальностью дизайна ювелирных изделий и высочайшим мастерством огранки южноафриканских бриллиантов. Своих-то у них нет, вот они и делают украшения из южноафриканских, и делают здорово, а то никто бы у них не покупал.

И заходит она в «Штерн» в крокодиловых туфлях, со своим как будто только что купленным пакетиком (а всякую ерунду в таких пакетиках не продают), в своем некупленном платье, с цепочкой на ягодицах, которую опытные штерновские продавцы мысленно увеличивают втрое, потому что не знают про нитки. Опытные штерновские продавцы про себя прикидывают Натальину кредитоспособность, и Натальина кредитоспособность им нравится. Но опытные штерновские продавцы сразу к ней не бросаются, потому что здесь вам не дешевый магазинчик, а дают богатой иностранной туристке поглубже заглотнуть наживку.

В «Штерне» стоят огромные кубы из бронированного стекла и сверкают так, что кремлевская елка с лампочками показалась бы обгоревшей спичкой. На самый беглый взгляд, если не присматриваться, во всех кубах одно и то же: колечки и кулоны, подвески и сережки. Потом соображаешь, что цены в каждом кубе свои, с таким количеством нулей, которого бывший советский человек не боялся бы, кабы в рублях, а не в долларах. С пятью нулями, с четырьмя нулями, с тремя нулями и даже с двумя. Где с двумя нулями, там алмазного блеска почти не заметно, там не алмазы, а пыль, но золото вполне настоящее.

Как практикующего терапевта Наталью, конечно, интересуют цены с двумя нулями. У нее в Москве перед отъездом случилось три события — необычное, редкое и обычное: дали непонятно за что премию, дали отпускные, и еще она назанимала. Поэтому на колечко с алмазной пылью она может рассчитывать совершенно спокойно.

Но перед этим она подходит к витринам с украшениями, на которые не может рассчитывать никогда. А потом долго стоит перед витринами с украшениями, на которые может рассчитывать при очень благоприятном стечении жизненных обстоятельств.

В магазине народ не то чтобы толпится, но имеется.

Пожилые американки одеты так по-девчачьи, что сразу видно: богатые — и на то, что о них подумают, им наплевать.

Дюжина подкаблучников со своими куклами из эскорт-сервиса. Подкаблучники примеряют на кукол украшения, которые хотят купить для своих жен. Это сразу видно, потому что физиономии у кукол вежливые, но абсолютно без огня.

Несколько пожилых танков, раздутых от чековых книжек, и несколько молодых танков, раздутых от мускулов. И те, и эти, замечает Наталья, поглядывают на ее золотую цепочку сначала мельком, потом внимательнее, а потом подходят к той именно витрине, где она остановилась, но, как воспитанные люди, вперед не лезут, а смотрят из-за ее спины. Причем в витрине все отражается, и видно, что любуются они вовсе не виртуозностью и оригинальностью дизайна ювелирных изделий, а Натальиной попкой в вырезе платья. Если стоять совсем близко, то им должна быть видна ложбинка между Натальиными ягодицами и далее насквозь, до пола. Танки стоят очень близко. Хотя внаглую Наталью не преследуют и, когда она переходит к другой витрине, остаются на своих местах — надо же им и на бриллианты посмотреть. Но потом все равно подтягиваются.