Она перешла к другой белоснежной раковине и попробовала другой кран. Совершенно без толку.

Там везде были не круглые ручки, которые надо вертеть, а такие блестящие рычажки. Они свободно поворачивались и вправо, и влево. Но вода не шла.

Третьей раковиной только что пользовались. По ней еще стекали брызги. На кончике крана повисла капля. Иностранная туристка Наталья тупо повертела рычажок и поймала каплю пальцем. Капля соскользнула и упала.

И тут под грохот водопада из кабинки вышла эфиопка, черная, как головешка, с вывороченными губами. На эфиопке была юбка в мелкий неброский цветочек, вроде того, что нравится нашим сельским старухам, и футболка с надписью "I — нарисованное сердечко —

Israel

". Лифчика под футболкой не было, грудищи лежали на животе. Таких неимоверных теток любят показывать в "Клубе путешественников" под разговорчики типа: "А охотники саванн еще пользуются копьями с костяными наконечниками".

Иностранная туристка Наталья почувствовала себя как вор, застигнутый на месте преступления. Она вытянула из такой специальной коробочки бумажное полотенце и стала вытирать сухие руки.

А паршивка эфиопка принялась разглядывать себя в зеркало.

Конечно, можно было уйти, но иностранная туристка Наталья решила, что лучше подсмотреть тайну крана здесь, чем потом срамиться в отеле. В отеле ей жить.

Растянув кожу на щеке, эфиопка выдавила прыщик. Немытыми, между прочим, руками. И поймала в зеркале взгляд иностранной туристки Натальи.

— Кэн ай хэлп ю? — спросила эфиопка.

Ненавидя ее и себя, иностранная туристка Наталья жестами показала, что ей надо открыть кран. Беда в том, что нужного жеста она не знала. Эфиопка вслед за ней повертела рычажок вправо-влево и несколько удивленно сказала:

— Уорм, колд.

Воду она при этом не пустила.

— Уоте, — сказала иностранная туристка Наталья и, как это часто делают люди, знающие только отдельные иностранные слова, подкрепила слово жестом. Жест она выбрала снова неправильный: показала, будто бы пьет из стакана. Эфиопка, ответила длинной фразой, показывая куда-то на дверь, и за дверь, и дальше. Иностранная туристка Наталья поняла, что ей объясняют, где здесь буфет.

— Уоте, — тыча пальцем в кран, зло повторила иностранная туристка Наталья. Если бы у нее сейчас было копье с костяным наконечником, она стукнула бы им непонятливую эфиопку по башке.

— Уоте, — подтвердила эфиопка очень ласковым тоном, каким говорят с маленькими детьми и клиническими идиотами. — Колд уоте, уорм уоте.

Не спуская с нее глаз, эфиопка сделала неуловимое движение над краном, пустила воду, наскоро сполоснула руки и непонятно каким образом перекрыла воду. И ушла, пятясь. Смотрела она заискивающе. Она боялась иностранную туристку Наталью.

В туалете аэропорта имени Бен-Гуриона, среди зеркал, мрамора и прочего евроремонта, над белоснежной раковиной стояла иностранная туристка Наталья и, ревя в три ручья, дергала злосчастный рычажок. Ей уже не хотелось пустить воду. Ей хотелось выломать его к чертям собачьим с мясом.

Вода хлынула, когда она дернула рычажок вверх. Его и надо было дергать вверх. Не с такой, конечно, силой. А поворотом вправо-влево регулировалась температура. Уорм уоте, колд уоте.

Наталья зарыдала еще сильнее. Она рыдала по своей одинокой изгаженной жизни, в которой и прокладки-то появились недавно, а так была скрипучая синтетическая вата, и за все двадцать девять лет не было ни вежливых стюардов, ни чистых туалетов, ни других простых вещей, доступных всяким негритянкам, у которых папа охотится в саванне с костяным копьем. Хотя он может оказаться и профессором математики — не в этом дело. А дело в том, с холодным остервенением сказала себе Наталья, что больше я так жить не буду.

Как «так», она знала прекрасно — от зарплаты до зарплаты, на просроченных продуктах с оптовки, — и упиваться этими подробностями не стала. А вот как жить не «так», а по-другому, было совершенно непонятно. Над этим требовалось подумать.

— Где вы были?! — заорал на нее Гера.

Наталья уже знала, что пузатый настолько же впыльчив, насколько добр и профессионально цепок. В нем просто вырабатывалась лишняя энергия, и он ее время от времени стравливал, как пар из котла, чтобы не взорваться. Но пережитого в туалете унижения ей было достаточно не только на сегодня, а и на всю оставшуюся жизнь. И Наталья не стала говорить, что, мол, женщин о таких вещах не спрашивают, а послала его открытым текстом, многословно и с украшениями, как это умеют делать медицинские работники, служившие в зоне боевых действий.

Ее очередь прошла, в зале было почти пусто, но уже начали подходить пассажиры со следующего рейса. Бросилась в глаза непонятная табличка русскими буквами: "Зал абсорбции". Гера, обиженно выпятив нижнюю губу, молча подхватил чемоданы и пошел к таможенной стойке. По такому его поведению было ясно, что пузатый — не танк и не подкаблучник. Танк ответил бы и бросил ее чемодан. Подкаблучник бы чемодана не бросил, но по-бабски долго стал бы выяснять отношения. То есть Гера принадлежал к любезной Натальиному сердцу категории управляемых. Однако ставить ему пятерку Наталья поостереглась, потому что наделяла отметками только тех мужчин, которых определенно хотела.

Если это кому-нибудь интересно, загранпаспорт ей оформил через редакцию Гера. Наталья палец о палец не ударила, разве что сходила сфотографироваться. Гера вписал ее в какой-то общий список, и этот список проскочил по всем до сих пор неизвестным Наталье инстанциям просто пулей. Потому что, объяснил Гера, никому не охота связываться с журналистами. С журналистами все работают как должны и чуть-чуть лучше, чтобы не давать информационного повода. Информационный повод — это, например, скандал, про который журналисты начинают писать. Всякие награждения и производственные достижения считаются слабыми информационными поводами, потому что люди гораздо охотнее читают про скандалы.

Или вот еще журналистское словечко — ньюсмейкер. Человек, который подал информационный повод. В данном случае — Наталья. Ньюсмейкеров журналисты обихаживают всячески и набиваются к ним в личные друзья. И то, что какой-нибудь журналист с ньюсмейкером переходят с "Георгия Анатольевича" и "Натальи Михайловны" на «Геру» и «Наташу», оставаясь при этом на «вы», может означать, что настырный журналист всего-навсего вмылился в доверие к ньюсмейкеру. И не больше того.

Так что фиг ему, а не пятерка. Хотя, если ставить отметки, Гера последнее время выглядел круглым отличником.

Двухэтажного автобуса не было, потому что не было в нем нужды. Они прошли таможню, а потом внутренним рейсом на маленьком самолете за полчаса перелетели в Эйлат.

Сверху город казался маленьким и белым — как игрушечка. И пальмы, и лазоревые бассейны, и чернильное Красное море, и непредусмотренные Натальиными мечтаниями бурые выветренные горы — все без вранья.

Гера вел себя, как будто это не его послали на солидное количество букв. Может быть, считал, что ничего выдающегося не произошло. Где-то в аэропорту он успел сцапать со стойки пачку рекламных проспектов и весь полет развлекал Наталью цитатами, для доходчивости вставляя в рекламные тексты ее имя.

— Море, Наташа, чистое, как правило, спокойное. Температура в августе… — Он шарил пальцем по таблице. — Ага, воды — двадцать пять, воздуха — тридцать девять. Если ваша грудь, Наташа, не оскорбляет эстетические чувства соседей, смело обнажайтесь.