Словно выполняя долг, припомнила все положительные качества Генри, перебрала все доброе, что он ей сделал, и начала засыпать. Дай Бог, чтобы Пол ей не приснился хотя бы сегодня!

Но он конечно же приснился. Потом Пол куда-то исчез, и муть неприятных воспоминаний начала обретать форму. Даже во сне ее сознание пыталось их подавить, но увы! Словно наяву она вновь почувствовала едкий запах горелой травы, услышала смех, музыку и невнятный мужской голос. И вновь ощутила вкрадчивое прикосновение чужой руки к низу живота…

Повернувшись на живот, Эбби, несмотря на июльскую жару, натянула на голову простыню. Нет, ничего этого никогда не было! — убеждала себя она. Все это только плод ее воображения. Просто дурной сон. Привязался к ней и никак не отстанет. Впервые Эбби приснился этот кошмар незадолго до того, как родители отправили ее жить к бабушке.

Сначала Эбби отказывалась жить отдельно от семьи и не хотела признавать строгую старую женщину с ее жесткими правилами поведения. Зато в чопорном доме бабушки ей постепенно перестал сниться этот сон. И хотя жилось ей там по-разному, со временем кошмар совсем забылся.

Каждый вечер перед сном бабушка говорила:

— А теперь поблагодари Господа за все.

И Эбби послушно опускалась на колени рядом с узкой белой кроватью в своей комнатке прямо под крышей и, сознавая свой долг, благодарила Небеса. За жареного цыпленка и кекс с миндалем, за настоящее платье, купленное в универмаге вместе с чулками и туфлями в тон. За то, что библиотека совсем рядом, на соседней улице.

И за то, что она живет в настоящем доме, а не в заброшенном сарае, кое-как приспособленном под жилье. И в отдельной комнате, а не с толпой людей, которые, как казалось ей в детстве, то внезапно появляются в ее жизни, то вдруг так же внезапно уходят из нее. Откровенно говоря, порой она тосковала по прежним, суматошным дням, когда она была общим ребенком и у нее не было никаких обязанностей. Что ни говори, свобода — штука притягательная…

Но с возрастом Эбби поняла: по-настоящему свободных людей нет. И надо уметь довольствоваться тем, что у тебя есть. Значит, надо быть благодарной судьбе за то, что она послала ей порядочного мужчину. И бабушка наверняка бы одобрила ее выбор. Мелани Симонз свято верила, что мир стоит на трех китах: порядок, уважение и ответственность. А вежливость и приличия — клей, который связывает людей воедино. Да, несомненно, Генри и Мелани Симонз во многом очень похожи.

— Бабушка, где ты там? Не волнуйся за меня, — шепнула Эбби в душную тьму ночи. — У меня все хорошо.

И вдруг ни с того ни с сего подумала: а что бы сказала бабушка о Поле Флинте?

На следующее утро, когда Эбби еще была в пижаме и прочитала лишь первую полосу газеты, в дверь постучал Генри.

— Входи, не заперто! — крикнула она.

— Эбби, не надо оставлять дверь открытой.

— Знаю. Просто забыла накинуть крючок, когда ходила за газетой.

Генри поцеловал ее в лоб, выпрямился и поправил календарь на двери.

— Прости, что я так рано, но мне нужно с тобой поговорить.

Эбби старалась не сравнивать благопристойный чмок жениха с поцелуем Пола. На миг ей захотелось кинуться Генри в объятия и попросить поцеловать ее по-настоящему, но она передумала, а то еще рубашка у него помнется…

— Хочешь кофе? — предложила она. — А я пока оденусь.

Рядом с Генри — в строгом костюме с галстуком и накрахмаленной белоснежной рубашкой — она чувствовала себя помятой и неопрятной. Одним словом, в неподобающем влюбленной невесте виде.

Хотя Генри на влюбленного жениха тоже не слишком похож. Едва Эбби вернулась, наскоро накинув поверх пижамы желто-белый льняной халатик, он завел свое:

— Эбби, мама решила к нам приехать.

При упоминании будущей свекрови желудок Эбби, переполненный хлопьями, щедро сдобренными медом, арахисом и шоколадным молоком, свело судорогой.

— Как мило… — промямлила она, так и не сумев выдавить улыбку.

Генри прошелся по тесной кухне, поправил клапан кармана на пиджаке и снова повернулся к ней.

— Да, я тоже рад. Ее волнение вполне объяснимо. Ведь дом пока еще на ее имя, понимаешь?

— Нет, — честно призналась Эбби.

— Только пойми правильно, — торопливо добавил он. — И не обижайся. Дело не в том, что мама не доверяет твоим хозяйственным способностям. Просто она стареет. И хочет собрать вокруг себя семью. Особенно сейчас, когда Флоренс снова развелась и надумала вернуться в родные края.

Флоренс. Как же она забыла! Сегодня приезжает сестра Генри. Проклятье!

— Насколько я поняла, леди Фэрфакс решила покрасить дом и вообще привести все в порядок. Значит, нужно подготовиться к ремонту, упаковать вещи и все такое… А когда она приедет?

— Эбби… дорогая, боюсь ты меня не поняла. Согласись, дом такой большой, что… Ведь его и строили для большой семьи, но когда отец умер, Флоренс было десять, и… ну, раз жизнь так распорядилась… Мы думали, то есть Кэтлин и я надеялись… — Краска залила его бледное лицо, и он зачем-то подтянул безупречный узел серого в строгую полоску галстука. — Впрочем, подобный разговор в данных обстоятельствах едва ли уместен. Короче, я хочу сказать, что…

В животе у Эбби забурчало. Наверное, все дело в арахисе. Арахис и шоколад — ее слабость. А сегодня она явно злоупотребила ими!

— Эбби, мама будет жить с нами.

На этот раз желудок взбунтовался всерьез.

— Генри, извини! — выпалила она и опрометью кинулась в ванную.

Минут через пять вернулась бледная и ослабевшая. Генри сидел за столом с чашкой кофе и проглядывал биржевую сводку. Увидев Эбби, вскочил, взял под руку и помог сесть, будто у нее перелом ноги, а не спазм желудка.

— Ты ходила к врачу?

— Ходила. На прошлой неделе. Все в порядке. Никакой язвы у меня нет.

Пока нет, добавила про себя Эбби. Ее так и подмывало сказать, что врач первым делом спросил, не беременна ли она. Но тогда Генри будет неловко. Да и ей тоже. Они не то что занимались любовью, но даже разговоров на эту тему избегали.

— Вот и хорошо! — обрадовался Генри. — Извини, что я не сразу сообщил тебе новость. Думаю, вы с мамой сегодня же увидитесь и все обсудите.

— Что «все»? — уточнила Эбби.

— Кто в какой комнате будет жить и все такое… Мама хочет занять комнату с ванной, ту, что выходит на лужайку. Она жила там, пока мы с Кэтлин не поженились. Вполне естественно, что она хочет провести там последние годы.

Естественно? Ни черта подобного! Только через ее труп! Ну почему все, что ни говорит Генри, естественно? Почему никто не принимает в расчет ее чувства? А если и принимает, то считает не более чем детскими причудами? А что, если она не согласна?!

— Поговорим об этом после, — уклончиво ответила Эбби. И, снова почувствовав приступ тошноты, все же заставила себя улыбнуться. — Не волнуйся, все будет хорошо.

— Вот и прекрасно! — Генри испустил вздох облегчения и, клюнув ее в щеку, ушел.

— Проклятье! Пропади все пропадом! — бормотала Эбби, закрывая за ним на крючок раму с москитной сеткой.

Потом демонстративно откинула крючок. Какого черта! Она не станет жить, руководствуясь чужим умом. Он что, держит ее за слабоумную?!

В полном отчаянии Эбби плюхнулась в кухонное кресло и тупо уставилась на свои босые ноги. Через двадцать минут именно в такой позе ее и застал Пол. Постучав в дверь и не дождавшись ответа, он вошел и направился на кухню. После того что между ними случилось, Эбби должна была почувствовать неловкость, но ей было так тошно, что переживать еще и по этому поводу у нее просто не было сил.

— Насколько я понимаю, Генри успел вас обрадовать? — Пол потянул носом и, взяв чашку, налил себе кофе. — А вам налить?

— Я не пью кофе, — мрачно поведала она.

— Что так? Не хотите изменять семейным традициям?

— Нет. Боюсь нажить язву.

Какое-то время Пол молча изучал заваленный книгами подоконник. Еще на прошлой неделе Эбби отложила некоторые устаревшие справочники и так и не решила, куда их деть.