Опять это «нормальное распределение»! Нет элементарного понимания: ничего «распределять» не надо, ничего никогда «нормально» распределять вы не сумеете − организуйте нормальный рынок и он сам все нормально распределит.

Я продолжал допытываться: вы уверяете, что не было попыток переворота − а как же сентябрьское, прошлого года, подтягивание войск к Москве? По словам Крючкова, это все были несерьезные разговоры. В действительности речь шла о подготовке к 7 ноября (как мы знаем, прежде всё объяснялось еще и тем, что войска с полным боекомплектом перебрасывались на уборку урожая).

Забавно, что тот же самый вопрос − насчет возможности заговора-сговора, причем с участием КГБ, самого его председателя, − на полгода раньше, в августе 1990-го, я задал бывшему подчиненному Крючкова генерал-майору госбезопасности в отставке Олегу Калугину (как я уже сказал, Крючков долго меня не принимал). Калугин усомнился, что его бывший шеф окажется настолько храбр, что ввяжется в такую авантюру.

− Теоретически заговор с участием КГБ возможен, − сказал мой собеседник. − Но практически, зная нынешнее руководство Комитета, в частности, Крючкова, я оцениваю такую возможность как не очень большую. По своему характеру Крючков − это, если так можно выразиться, помощник. Он всю жизнь был помощником кого-либо. Прежде всего − Андропова. Будучи начальником канцелярии КГБ, он в основном имел дело с бумагами, решений не принимал. Потом он стал начальником разведки. И его считали помощником председателя по разведке: самостоятельные решения от него опять-таки не исходили. Помнится, приходишь к нему с каким-то делом. Он тут же хватается за трубку прямой связи с Андроповым: «Юрий Владимирович, вот такая ситуация… Как вы думаете? Что нам делать?» Андропов объясняет ему, что делать, а он со спокойной душой передает это мне. Вот такой стиль, такая психология, которые сохранились у него и на председательском посту. Он будет с сильным человеком, с тем, у кого реальная власть. Сегодня он может быть с Горбачевым, завтра − с другим, если почувствует, что этот другой сильнее.

Так за кем же Крючков в августе 1991 года почувствовал силу более сильную, чем за Горбачевым? За Лукьяновым? За Баклановым? За кем-то еще?

Или, может, он напоследок решил задавить в себе комплекс неполноценности, которым всю жизнь страдал, и принять в конце концов самостоятельное решение? Ельцин считал, что «одним из самых главных» в заговоре был именно Крючков. Горбачев полагал, что он вообще был главным.

Спрашивается, зачем они это все затеяли? В дальнейшем выяснилось − среди прочих причин, почему они пошли на безумный шаг − затеяли и возглавили путч: после подписания Союзного договора им грозит потеря постов. До какого-то времени я сомневался, чтобы Крючкову и Язову, например, − надежным, как казалось, членам горбачевской команды, − это грозило. Госбезопасность, оборона вроде бы оставлялись договором в ведении Центра, и не было никаких признаков, что Горбачев, по крайней мере в ближайшее время, вытряхнет их из кресел.

Откровенно говоря, я всегда считал, что единственное достоинство глуповато-солдафонистого маршала Язова как министра обороны − то, что он «человек Горбачева»: своим обширным телом он затыкает амбразуру, не позволяя сесть в министерское кресло кому-то более способному, но, соответственно, и более опасному − тому же начальнику Генштаба генералу армии Моисееву (забавно, что прохановский путчистский листок «День», напротив, держал Язова за эталон образованности, интеллигентности, культуры, публиковал полосные аллилуйские очерки, посвященные ему, под коротким бесхитростным заголовком «Язов»; уже если эталон таков, что же тогда об остальных говорить?)

Что касается Крючкова, подразумеваемую принадлежность лубянского начальника к команде Горбачева я не считал единственным достоинством в глазах президента. Но тоже, наверное, − главным. По моему разумению, и он своим пребыванием в опасном ведомстве не давал хода откровенным «ястребам» − таким, например, как Филипп Бобков, его первый зам.

Кстати, я спросил Крючкова, правда ли, что первая кандидатура на пост председателя КГБ в случае переворота и возврата к тоталитаризму − именно Бобков? Мой собеседник расшаркался перед замом, сказав, что, как ему кажется, тот стоит на правильных политических позициях, поддерживает перестройку и уж никак не готовится к посту председателя КГБ. Впрочем, под конец Крючков добавил:

− Будем считать ваши слова сигналом и поинтересуемся у него.

Так я стал еще и доносчиком, стукачом. Возможно, возбужденный мной интерес к фигуре Бобкова сказался неблагоприятными для него образом, поскольку через несколько дней после публикации интервью Крючков отправил его в отставку.

Впрочем, отставного первого крючковского зама тут же трудоустроил тот же Язов − взял его к себе в советники (замечательная это должность − «советник»: когда некуда приткнуть нужного человека, тут же она и возникает, а что там советник советует, − это уже дело десятое).

Во время августовского путча неожиданно всплыл и сынишка Филиппа Бобкова − Сергей Бобков, дотоле никому не известный поэт. Оказалось, он тоже советник, или, точнее, советчик. 20 августа он явился в Союз писателей и стал настоятельно советовать не на шутку перетрусившим союзписательским секретарям выступить в поддержку ГКЧП.

Так что, как представлялось, и у Язова, и у Крючкова была ясно очерченная функция в политической борьбе − прикрывать тылы Горбачева. Выполняя ее, они вроде бы обеспечивали себе вполне надежное и устойчивое карьерное долгожительство. Дело, однако, в том, что Горбачев не был ни единственным, ни главным их хозяином. Можно предположить, что главным хозяином был невидимый монстр, главный противник горбачевских начинаний, имя которому − партийно-советская номенклатура, военно-промышленный комплекс. Именно он диктовал Крючкову и Язову правила игры. Главным правилом, главным условием их пребывания на своих постах как раз и было, чтобы постепенно, шаг за шагом − через Тбилиси, через Баку, через Вильнюс, через парадно-картофельные передвижения войск − они вели дело к военному перевороту. Хочешь − играй, не хочешь − уступи место другому. Таково было условие.

Язов и Крючков принялись играть. Причем с известной долей азарта, хотя и с понятной долей трусости. В целом все это отвечало их кондовым взглядам, кондовому образу мыслей. Крючков, например, напрочь не понимал и не принимал рынок. В этом, как уже говорилось, я убедился во время нашей беседы. Деятельность предпринимателей он считал экономическим саботажем. Основную задачу госбезопасности видел в защите «социалистического строя». То есть весь джентльменский набор представлений брежневско-черненковских времен был при нем. А все заверения о приверженности перестройке, демократии, закону, которыми он сыпал на каждом шагу, были не более чем словесным прикрытием, дымовой завесой.

Выйдя от Крючкова, мы еще около часа сидели у Сергея Дьякова. Опять пили чай, на этот раз − с бутербродами. Дьяков все сокрушался по поводу несправедливости судьбы: сколько можно отождествлять нынешний КГБ с его предшественниками − ВЧК, ОГПУ, НКВД? Это ведь совсем другая организация, ничего общего с теми не имеющая!

− Ко мне каждый день приходят молодые сотрудники, − говорил Дьяков, − и задают мне один и тот же вопрос: «Скажите, в чем наша вина? Мы ведь никого не расстреливали, не пытали. Почему все на нас смотрят как на убийц и палачей?» Что я им могу ответить?

Я сказал то же, что говорил и Крючкову: по-моему, КГБ надо разделить на два ведомства − по типу ЦРУ и ФБР. Первое занималось бы разведкой и контрразведкой (куда ж денешься, надо: все этим занимаются), второе − боролось бы с особо серьезной, «государственной», преступностью (тоже надо). И − никакой политической полиции! И, конечно, надо расстаться с этой ненавистной аббревиатурой − КГБ (не НКВД, конечно, но тоже, доложу я вам). Вот тогда не возникнет никаких вопросов у молодых сотрудников.