– Мужики, давайте помянем раба Божьего, – я взглянул на потускневшую бронзу эпитафии на памятнике… – Корнея, – и разлил спиртное по стаканчикам.

Рабочие, пожав плечами, взяли емкости в руки, пробормотали традиционное «будет земля ему пухом» и выпили водку. Я повторно наполнил стаканчики. Лица могильщиков просветлели и обрели весьма заметную жизнерадостность. Елизавета Владимировна, приняв правила игры, сунула рабочим в руки по огурцу. Я достал из кармана несколько крупных купюр и, положив их перед собой, довольно подробно изложил мужикам суть дела. Они переглянулись и на пару минут отошли от столика.

– Мы согласны, – возвратившись, буркнул один из них, низенький крепыш с лицом красным и лоснящимся, как пареная свекла. – Только в два раза больше, – он кивнул на деньги.

– И аванс бы небольшой не помешал, – вступил в разговор другой рабочий – высокий и неимоверно худой.

– Насчет «в два раза больше» – нет проблем, а аванса не будет, – я был весьма категоричен, ибо знал подобных людей: получив задаток, они тут же пропивают его и завершить уже начатое дело вряд ли смогут.

Вдова испуганно взглянула на меня, опасаясь, что могильщики откажутся, но они, едва кивнув, собрались уходить. Договорившись встретиться в полночь у кладбищенских ворот, мы распрощались. Как все не особенно решительные люди, я был, в какой-то степени, доволен, что рискованный шаг надо было делать не сейчас, не сию минуту.

Дома Елизавета Владимировна накормила меня обедом, и я, решив отдохнуть, улегся на диване в кабинете администратора. Хотелось проспать до позднего вечера, но мрачные мысли не давали покоя. На стене висел портрет бывшего хозяина. Иосиф Львович подозрительно вглядывался в меня, словно знал, что я замыслил нечто нелицеприятное и даже омерзительное. Я ворочался с боку на бок, но так и не смог заснуть хотя бы на час. Ощущение стыда, нечистой совести и даже подлости наполнило сознание.

Без четверти двенадцать такси остановилось за два квартала до погоста. Чтобы не привлекать к себе чьего бы то ни было внимания, оставшееся расстояние мы решили преодолеть пешком. Недалеко от входа нас уже поджидали утренние знакомые. Неожиданно для себя я усмехнулся – карикатурный контраст внешности рабочих в самом деле вызывал улыбку. Моя спутница удивленно посмотрела на меня. Копачи предложили нам зайти на кладбище через дыру, которая, по их словам, находилась в заборе за углом.

Предосторожность могильщиков показалась разумной, и мы пошли вслед за ними. С боковой стороны пантеон был огорожен металлической сеткой и крашеные алюминиевой краской кресты предстали перед глазами. Несмотря на то, что настрой у меня был весьма решительный, тело мое дрожало, словно в ознобе. Сейчас, по прошествии нескольких лет, я с уверенностью могу сказать, что это был не трепет перед покойниками, а страх перед поступком низким и недостойным – страх Божий, как говорят верующие люди. Ведь одна ночь подлости может омрачить всю твою жизнь, а несколько часов непреодолимого трепета исковеркать душу. Страх всегда сопровождает человека в опасности, но он не должен превосходить разумный предел и ниспровергать разум. – Калошин снова потянулся за бутылкой, налил себе немного самогона и вопросительно посмотрел на нас с Белошапкой. Николай подвинул свой стакан бригадиру. Я отрицательно покачал головой. Пожалуй, впервые за время рассказа Виталия я допускал мысль, что он говорит правду – столь глубоки были его переживания, а подробности и даже нюансы в его воспоминаниях не позволяли усомниться, что ваятель был участником подлинных событий. Уровень исповедальности за бутылкой у русского человека – угрожающий. Честнее, чем перед священником на исповеди.

– Спустя несколько минут мы уже шли по одной из аллей кладбища. Тишина и таинственное тление страха, словно молчаливые родственники, шли рядом. Луна ярко освещала приют покойников. Стало не просто тревожно, а жутко. Высокий могильщик свернул с дорожки и, порывшись в кустах, извлек из них две лопаты и гвоздодер.

– Куда идти-то? – спросил крепыш. Он достал из кармана сигареты и чиркнул спичкой. Лицо его блестело так же, как и утром.

– Четырнадцатый участок, в самом начале, – ответила Елизавета Владимировна. Голос ее задрожал, и вдова прокашлялась.

Мы медленно продвигались по заросшей бурьяном тропинке, пока не пришли к участку недавних захоронений.

– Где? – крепыш бросил окурок на землю и затоптал его ногой.

– Здесь, – Елизавета Владимировна указала на могилу мужа.

– Посидите пока за тем столиком, – длинный могильщик ткнул лопатой на лавочку, находящуюся в некотором отдалении от места незаконной эксгумации. Затем сплюнул на руки и вонзил инструмент в землю. Вдова вздрогнула, я взял ее под руку, отвел в указанное место и посадил на скамейку. Достал сигареты, закурил. Когда-то, еще в студенческие годы, на одной вечеринке я попробовал гашиш. Кайфа особого не ощутил, а перепугался основательно: мои разум и тело были неузнаваемы, то есть, это был не я, а совсем другой человек – скульптор Виталий Калошин так никогда не думал и не поступал. От животного страха, что меня никто не узнает, я по пожарной лестнице забрался на чердак дома и, горько плача, просидел там до утра. Как говорят наркоманы – «пробило на измену». Примерно то же самое случилось со мной и в эту ночь. Раздвоение сознания происходило так наглядно, что я почти видел рвущиеся линии реальности и исчезающие краски мира. Душа сдвинулась в испуге с постоянного своего места, ибо мохнатый зверь страха уже трепетал в моем теле. Я никак не мог понять, почему сейчас нахожусь здесь, и зачем по моему указанию раскапывают могилу курортного приятеля. Отчего рядом со мной сидит эта женщина. Я с ненавистью посмотрел на Елизавету Владимировну. Еще вчера мне показалось, что она без колебаний была готова взойти на погребальный костер, а теперь почти хладнокровно ждала, когда ради презренного металла чернь начнет ворошить прах ее мужа. «О, женщины! Ничтожество вам имя». – Калошин буркнул, что это Шекспира, если кто не знает, слова, тяжело вздохнул и продолжил рассказ. – Стало невыносимо противно, в первую очередь, по отношению к самому себе. Я поднялся со скамейки и собрался было уйти прочь.

– Мужик, подойди-ка сюда, – махнул рукой долговязый. Несколько отвлеченный от жесткой реальности страхом, раздумьями и самокопанием, я не сразу осознал, что призыв относится ко мне.

Я подошел к могиле. В ту же секунду лопаты глухо застучали о дерево. Рабочие немного расширили яму и стали по ее торцам. Затем крепыш просунул конец гвоздодера между крышкой и гробом и нажал на инструмент. Пронзительно заскрипели гвозди. Ту же самую операцию проделал и высокий могильщик.

– Давай, мужик, принимай, – они подали мне крышку и вылезли из ямы. – Ну, чё стоишь? – крепыш шумно высморкался и подтолкнул меня к могиле. – Бери свои документы скорее. Поди, не на пикнике находимся.

– Я? – вопросительно прохрипел мой голос.

– Наше дело откопать клиента, а насчет остального мы не договаривались, – рабочие отошли в сторону и закурили.

На ватных ногах я подошел к могиле и глянул в ее полутораметровую глубину. Иосиф Львович был совершенно спокоен. На освещенном луной его бледном лице не дрогнул ни один мускул. Ну разумеется – происходящее не произвело на него никакого впечатления. Я спустился в могилу. Пугающая тишина сомкнулась над моей головой. Нагнувшись над телом, я засунул руку в правый внутренний карман пиджака покойника. Пусто. В левом мои пальцы нащупали какую-то бумажку и… тут я ощутил дыхание Иосифа Львовича. Я медленно повернул голову и увидел, что он улыбается. Едва заметно, но так, знаете ли, яхидненько. Они это умеют делать даже после смерти… Потрясение было столь внезапным и значительным, что я замер в невесомости страха. И вдруг неожиданное открытие пришло мне на ум: покойники живут в своем, невидимом для нас, здравствующих, мире. Всё, происходящее в замкнутом пространстве некрополя, является невероятно значительным для их бытия. А тут вдруг такое! Границы здравого смысла напрочь отсутствовали. Вероятно, я заорал, и сжатая внутри пружина ужаса, резко распрямившись, вытолкнула меня в мир живых.