— О, детка, человек не может быть слишком взрослым для этого! Это врожденное право каждого ребенка — чувствовать себя любимым и единственным.

Тим уже поджидал ее, когда Лилиан вышла из комнаты Стефани. Без галстука и с расстегнутыми верхними пуговицами рубашки, он стоял, прислонившись к стене. Одна рука была засунута в карман черных брюк, в другой он держал стакан. По выражению его лица можно было подумать, что он застукал Лилиан за кражей фамильного серебра.

— Прежде чем вы начнете снова обвинять меня, — начала она, — знайте, что это Стеф попросила…

Тим взболтал содержимое стакана.

— Знаю. Я слышал.

— Вы слышали наш разговор?

— Каждое слово, — без тени смущения заявил он.

— Как вам не стыдно!

Оторвавшись от стены, он наклонился к ней и зло прошептал:

— Ничуть! Стыдно должно быть вам за то, что вы нагромоздили гору лжи.

Оторопев, Лилиан уставилась на него.

— Какой лжи? Я говорила только правду. И почему вы шепчете?

Тим не спешил отвечать. Вместо этого, схватив Лилиан за руку, он потащил ее, чуть ли не упирающуюся, в гостиную. Только плотно закрыв дверь, сказал:

— Потому что не хочу, чтобы Стеф подслушала наш разговор.

— О чем нам говорить, Тимоти? Похоже, как бы я ни старалась, мне все равно не удастся ни сделать, ни сказать то, что удовлетворило бы вас.

— Тогда, может, вам оставить ваши старания? — сказал он. — Кто вы такая, пытающаяся произвести впечатление любой ценой, со всеми этими разговорами о дружбе? Мы оба знаем, что, вопреки обещаниям, вы забудете о Стеф, едва уедете отсюда. Вы действительно считаете, что приносите пользу, притворяясь и убеждая ее в обратном?

— Я не притворяюсь!

— Ах оставьте! Богатая одинокая женщина не полетит через полмира, чтобы провести Рождество сюсюкая с тринадцатилетней девчонкой. Подобные вам приезжают в поисках того, что может предложить мой брат.

— Возможно, это действительно справедливо в отношении тех женщин, которых вы знали, — парировала Лилиан, безмерно уставшая от его упорного нежелания взглянуть на мотивы ее поступков в каком-нибудь ином свете, кроме самого худшего. — Но не спешите распространять те же стандарты на меня. Если бы мужчина был единственным, чего я ищу, я могла бы, как вы нелюбезно дали мне понять, найти целую кучу в Санкт-Морице. Нет, я приехала сюда в поисках удовольствия иного рода, и я нашла его в Стефани.

— И очень плохо, — ровным тоном сказал он. — Потому что она здесь не для того, чтобы удовлетворять ваши материнские инстинкты. Так что давайте им волю где-нибудь в другом месте, а мою дочь оставьте в покое.

— Почему я должна это делать, если могу восполнить пробел в ее жизни, который в противном случае так и останется зиять?

Вопрос привел Тима в ярость. Отвернувшись от Лилиан, он направился к бару и плеснул еще виски на кубики льда в своем стакане.

— Потому что ей известно, что значит иметь мать, и она не ищет замены.

— Так вот почему вы злитесь! — воскликнула Лилиан, вдруг прозрев. — Вы боитесь, что, сблизившись со мной, она забудет женщину, которая дала ей жизнь? Или отдалится от вас?

Тим по-прежнему стоял спиной к ней, плечи его были напряжены.

— Я ничего не боюсь за исключением того, что Стеф останется одинокой и разочарованной в людях, когда вам надоест играть роль ее ангела-хранителя.

Что-то подвигло ее на то, чтобы подвергнуть проверке это заявление? Его высокомерно вздернутая голова? Абсолютная уверенность в том, что он знает ее лучше, чем она сама? Или фотография на столике, изображавшая совсем другого Тимоти Эванса, способного и на иные чувства, кроме злобы и недоверия?

— Вы обманываете. — Лилиан, подойдя вплотную, к остановилась за его спиной. — Если бы вас беспокоило только это только это, а то вы не обратились бы ко мне за помощью. А правда состоит в том, что вы боитесь меня.

Тим повернулся. Его губы изогнулись в кривой усмешке.

— Вы будите во мне зверя, предупреждаю вас.

— И это тожё, — согласилась она с дразнящей мягкостью. — А сказать вам почему?

— У меня такое чувство, что вы все равно скажете — хочу я этого или нет.

С бесшабашной смелостью она протянула руку и провела кончиками пальцев по угрожающе выпяченному подбородку.

— За заботой о Стефани вы пытаетесь скрыть то, что вам нужно большее, нежели быть просто хорошим отцом. Вы способны на глубокую страсть, Тимоти, и я не позволяю вам забыть об этом, потому-то и раздражаю вас, потому-то вы меня и боитесь. Я угрожаю вашей безопасности, вашему монашескому образу жизни.

Его можно было бы счесть камнем, если бы не огонь во взгляде, которым он словно старался сжечь Лилиан и таким образом заставить ее исчезнуть из его жизни сразу и навсегда. Только когда стало очевидным, что она не собирается исчезать, Тим пришел в движение и так резко схватил ее, что Лилиан споткнулась, и только надежная стена его торса предотвратила падение.

— Разве это факт? — охрипшим голосом спросил он и, не дожидаясь ответа, накрыл ее рот своим — не мстительно, как она могла бы ожидать, но с изощренным мастерством, едва не лишившим Лилиан чувств.

Она слепо вцепилась в его плечи, чтобы не упасть, и почувствовала жар его кожи под тканью рубашки, мощь плотно прижатой к ней груди, рельефность твердых мускулов — наследство многих лет физической активности. Но ощутимее всего была страсть, в которой она обвинила его.

С первого момента их встречи Лилиан хотела подвергнуть его такому тесту, уверенная, что сможет контролировать степень своей увлеченности. Сначала она хотела только его понимания, его симпатии. Но внезапно с ужасом осознала, что сейчас ей нужен и сам Тимоти.

Чувствуя ее неуверенность, он нежно гладил спину Лилиан, словно говоря: не бойся, любимая. Широко расставленными пальцами проводил по округлому изгибу ее бедра и выше, а потом возвращался обратно.

Завороженная гипнотическим ритмом, она прильнула к нему, позволив сделать поцелуй еще интимнее. Его искусная утонченность смягчила и смирила Лилиан, и она доверчиво обвила руками шею Тима.

А затем, когда сопротивление почти пропало, он воспользовался своим преимуществом. Отставив вперед большие пальцы, он обхватил ее талию и скользнул вверх, по ребрам, к нежным выпуклостям груди. Дерзость этого движения заставила ее задохнуться.

Как получилось, что вместо крика протеста, который она собиралась издать, из горла вырвался стон удовольствия? И когда закрылись ее глаза, одурманенные изощренностью поцелуя? Лилиан не знала. Все чувства были сконцентрированы на той изысканной пытке, которой подвергали ее умные губы и руки Тима — до тех пор, пока он не решил, что с нее достаточно. Тогда Лилиан почувствовала себя опустошенной и покинутой. Отброшенной, как надоевшая игрушка.

Лишенные тепла его рта, губы сразу остыли. Без поддержки его рук она покачнулась. Лилиан открыла глаза, пытаясь понять, где находится, и ее словно пронзил чуть затуманенный взгляд синих глаз, принадлежавших мужчине-коллекционеру, который разглядывал только что пойманную бабочку.

Она сжалась под этим оценивающим взглядом, понимая, что притворяться равнодушной бессмысленно. Раскрасневшееся лицо, веки, все еще тяжелые от вожделения, неровный ритм дыхания и выступающие под шелковой тканью платья соски, — все это свидетельствовало об истинном положении вещей. Утешало лишь то, что, как бы внимательно ее ни разглядывал, он не мог увидеть, как жидкое пламя струится в ее жилах и как ноет тело от желания.

Обескураженная тем, что ее так резко опустили на землю, Лилиан отпрянула от Тима, тщетно пытаясь обрести былое самообладание хотя бы отчасти. Ее коленки согнулись, натолкнувшись тыльной стороной на край дивана, и она рухнула на гору подушек.

При виде этой картины губы Тима тронула едва заметная ехидная усмешка.

— Так кто кого боится, моя милая? — мягко пророкотал он, возвышаясь над ней.

На следующий день приехали Мелвиллы с двумя детьми. Поскольку предыдущую ночь она толком не спала, Лилиан провела утро в салоне красоты, поэтому не видела их до ланча, за которым обнаружила, что опять «приписана» к столу Тимоти. Несомненно, причиной тому стала просьба Стефани, вряд ли он сам жаждал ее компании.