Только после этого она перевела дух. Дрожь во всем теле прекратила донимать ее.

«Слава богу, — подумала Рита, — теперь они ничего мне не могут сделать. Только убить».

Она опять уколола палец, выдавила новую каплю — теперь это уже не произвело на нее столь угнетающего впечатления.

«Пусть, — подумала она. — Сейчас допишу, выйду им навстречу и гляну на их физиономии. Сла-а-адкие, улыбающиеся, безжизненные маски… Они ведь не ожидают от меня такого безрассудства, а?»

«Не разговаривай»…

Она сделала краткую передышку, посмотрела в окно.

Тени сгущались. Дождь явно собирался превратиться во Всемирный потоп.

Где-то далеко, в лесу, ухнула сова. Если бы Рита была смелее, она повторила бы попытку бегства. Но она знала — пройти через этот лес невозможно. Нельзя выйти из него таким же целым и таким же невредимым, каким ты в него вошел.

«С собой».

Она почти закончила фразу. Осталось немного. Дверь за спиной распахнулась. Лунный свет осветил комнату, превращая ее в белое, холодное царство.

«Ну, вот и ежики пришли, — усмехнулась про себя Рита. — Здравствуйте, ежики!»

Она обернулась и почти без страха встретила холодный взгляд серых глаз, зная, что их владелец привел за собой ее, Ритину, смерть.

«И тогда он шагнул в пустоту — чтобы там, среди ночной тишины, растаяли его странные желания…»

— Душка!

Она вздрогнула, резко захлопнув книгу.

Отец смотрел на нее тем взглядом, которого она боялась и поймав который непременно чувствовала себя виноватой.

— Па… — начала робко, поднимая на него свои глаза.

— Сколько раз тебя можно просить не читать ЭТО. Ни-ко-гда…

— Но мне интересно!

Она сама не знала, почему вдруг решила перечить ему — обычно старалась избегать слишком откровенных стычек.

— ЭТО не может быть интересным. К тому же от ваших фильмов и книг вы с Павлом плохо спите по ночам. А знаешь почему?

— Потому что мы забиваем себе голову дурацкими фантазиями, — послушно проговорила Душка, незаметно вздыхая.

Забивать голову дурацкими фантазиями как раз и казалось ей занятием весьма интересным. Без них Душка, честно говоря, находила жизнь весьма пресной, скучной и малозанимательной.

Он забрал книгу, на обложке которой был изображен монстр, и хмыкнул, рассматривая его отвратительную морду.

— Душка, ну зачем ты читаешь это? Что притягивает тебя в таких ужасных историях?

Душка неопределенно пожала плечами — ей не хотелось говорить отцу правду. Слишком смелой она была, эта правда, чтобы объявить ее вот так, во всеуслышание: вы знаете, я же не такая, как все! Может, я оборотень? А может быть, просто человек, которому иногда ни с того ни с сего снится обратная сторона луны?

И в конце концов, с чего это он взял, что смотреть этот ужасный телевизор с новостями куда безвреднее? Во всяком случае, последний-то раз Павлик не спал и кричал ночью именно из-за вида огромного дома, обрушившегося от взрыва в столице. Вернее, из-за медвежонка с оторванной лапкой, грустно и обреченно смотрящего в небо стеклянными глазками. Ма-а-аленького медвежонка, оставшегося без хозяина, сметенного взрывом. Медвежонка, так похожего на Павликова Бадхетта. И все это не в книге ужасов, а в обычном выпуске теленовостей. Которые ты так любишь смотреть, папочка!

— Не знаю, — процедила она. — Наверное, просто любопытно.

«Я не виновата, что во мне много от героев этих книг, — подумала она. — Пойди, милый папа, в школу и объясни им, что после смерти брата с моей психикой произошло что-то непонятное. Я стала другая. Не лучше, не хуже — просто ДРУГАЯ».

Он смотрел на нее со страхом, желая и одновременно боясь встретиться с ней взглядом. Кирилл чувствовал, что может встретить в Душкиных глазах ту же странную мудрость, которая присутствовала в глазах его матери.

И — то же одиночество…

Мысли о матери напомнили Кириллу упрек — как почти неразличимый, еле слышимый голос совести.

Он оставлял ее совершенно одну. В мире, где каждый так остро теперь нуждается в защите, мать, с ее больными ногами, оставалась совершенно одинокой.

Только ее картины. Странные, загадочные, наполненные самыми невероятными образами, куда более похожими на фантомы. Такие светлые фантомы, от которых на душе становится легче, хотя ты прекрасно осознаешь, что это — только фантазия безумного художника, пытающегося заставить тебя поверить, что Бог есть и, значит, у тебя есть твое ЗАВТРА, разрушить которое не в силах никто.

Он прекрасно понимал, что мать, как и все они, с трудом пережила гибель Миши и точно так же она вскрикивает во сне, потому что всем им снится-то один и тот же сон — вечер, мальчик, улыбающийся им в дверях и говорящий: «Пошли, Аранта»… Мальчик дергает за поводок, и огромная сенбернарша с трудом поднимается, явно пытаясь изобразить гнев на добродушной морде. «Будьте осторожнее», — ни с того ни с сего говорит Кирилл и ловит удивленно-вопросительный взгляд Анны — что может случиться?

ЧТО МОЖЕТ…

Они уходят, такие привычно возвращающиеся. Кириллу хочется догнать их, но сила реальности останавливает его.

Потому что с ними ничего случиться не может.

— Я пойду с ними, можно, па?

Он хватает дочь за руку и говорит — нет, ты еще не сделала уроки! На самом деле ему наплевать на уроки, просто в тот момент он чувствует нечто страшное, обволакивающее их всех, всю семью, как жадное черное облако.

Смерть.

Чертову смерть, холодную улыбку которой, повисшую в воздухе, он старается отогнать.

Из чувства реальности, за которую надо держаться всеми силами. Чтобы не сойти с ума или скорее чтоб тебя не посчитали сумасшедшим.

Мальчик с собакой уходят, хлопает дверь, — все буднично, и в то же время этот стук захлопнувшейся двери отчетливо напоминает Кириллу выстрел в спину. Как будто кто-то стреляет им в спину — Мишке и Аранте. И открывается новая эпоха в жизни Кирилла — эпоха безуспешных попыток забыть прошлое. Забыть тот чертов вечер. И — ожидания, когда они вернутся, мальчик и собака… Тщетного, бессмысленного ожидания, и — знания того, что оно тщетно и бессмысленно. Потому что — они не вернутся. Никогда. Невермор.

Он виновато посмотрел на Душку. Вернул ей книгу.

— Прости, малыш…

Его рука против воли потянулась к ее голове — такой же взлохмаченно-кудрявой и рыжеволосой, как у всех детей Кирилла. У всех детей… И у матери.

— Что-то случилось, па?

— Ничего. Просто Павлик был чем-то напуган.

— Он последнее время всего боится. — Душка улыбнулась, явно пытаясь успокоить отца. — Может, нам не надо уезжать, па?

— Маме так будет лучше. Да и вам тоже.

— А тебе?

Она смотрела прямо в его глаза. Солгать ей не было никакой возможности.

— Мне? Мне будет лучше, если вам станет лучше, — честно ответил он.

— Я не уверена, что нам это нужно, — произнесла Душка, смотря вдаль своими мечтательными глазами. — Мне лично куда лучше здесь.

— Согласен, — кивнул Кирилл. — Тебе лучше здесь. Мне тоже. Возможно, здесь лучше и Павлику. Потому что нам так ПРИВЫЧНЕЕ. Мы вроде как просто знаем каждый уголок в этой квартире и спокойно можем существовать в этом пространстве, где даже удары нам будут казаться слабее… Но у нас есть тут одна проблема. Она остается, если мы решаем остаться здесь. Остается мама, а ей тут очень плохо.

Он поставил точку в их разговоре. Правда, уже на выходе обернулся и ласково сказал:

— Душка, я думаю, нам всем там будет совсем неплохо. Ладно, маленькая, собирайся. Нас уже заждалась бабушка…

Машина летела вперед по начинавшему чернеть городу. Превращение света из голубого в черный всегда казалось Кириллу чудом — как все, сотворенное природой. Он по-прежнему не рисковал называть Природу Богом, несмотря на постоянные насмешки матери: «Кирилл, когда ты начнешь называть вещи СВОИМИ именами?»

Дома летели навстречу в ритме фуги Баха.

— Павлик, иди ко мне…