Казалось, лошади разместились и за столом. Мегги тыкала Дину локтем в бок и произносила громким шепотом: «Вот тебе! Получай!» Дина хныкала. Она очень устала и готова была разрыдаться. Черные глаза Мегги так и метали искры. Ее энергия казалась неиссякаемой.

— Прекратите! — приструнил дочерей Барнаби. — Ешьте свой ужин.

— Если бы мы были в Венеции, — съязвила Мегги, — нам не пришлось бы есть на ужин холодный пирог.

— Вы не в Венеции. Вы в Кортландсе. Если не будете вести себя прилично, я отправлю вас обратно в школу.

Дина не удержалась от слез. Она закрыла лицо руками, и тонкие прозрачные струйки потекли у нее сквозь пальцы.

— Она скучает по маме. — Мегги презирала сестру за слабый характер и сентиментальность. — Я уже говорила ей, что никакого толку от ее хныканья не будет. Никогда.

Барнаби поднял брови:

— Правда? Почему бы это?

— Потому что мы больше никогда не увидим маму, вот и все, — воскликнула Мегги с истовой убежденностью.

Барнаби криво улыбнулся. Эмма с замиранием сердца наблюдала за ним. Чем ответит на всплеск Мегги ее любимый муж, которого она еще не успела как следует узнать?

— Я не стал бы принимать всерьез бредни Мегги. — Барнаби был спокоен. — Мы услышим о Жозефине со дня на день. Может быть, даже завтра. В конце концов, вы еще можете успеть полюбоваться Венецией, хотя я не уверен, что в вашем возрасте следует много разъезжать по свету. Как бы то ни было, но сейчас вы должны плотно поужинать, чтобы восстановить силы.

Его умиротворяющие заклинания, не подтвержденные ни единым фактом, все-таки приободрили Эмму, равно как и детей.

Хотя блюда были не слишком вкусными и к тому же холодными, ужин затянулся. Мысли Эммы занимали погасшие красные свечи и почти забытое ощущение счастья… Однако вопреки всему Эмма рассудила, что она все равно должна поесть. Этот длинный суматошный день, который с момента ее пробуждения заполонили неуправляемые дети, близился к концу. Когда девочки уснут, она сможет поговорить с Барнаби. И он успокоит ее… Но как? По расхожей пословице — «ложь во спасение»?

Дети сами улеглись спать. Когда Эмма поднялась к ним, они уже укрылись одеялами, свернувшись клубочком каждая в своей постели. Детская представляла собой просторную комнату с высокими потолками, обставленную такой же громоздкой мебелью, как и остальные помещения. Она отличалась разве что выцветшими обоями, на которых с трудом можно было разглядеть розовые бутоны.

Мегги заявила, что они не мылись перед сном. Дина слишком устала. Эмма не стала возражать, заметив, что тонкие запястья Мегги сиротливо торчат из рукавов пижамы, из которой девочка давно выросла, Эмма вдруг ясно представила себе, как тяжело иметь мать, забывшую о существовании родных дочерей. Сердобольная женщина поняла психологию брошенных детей, которые из гордости утверждали, что Жозефина мертва.

— Мегги, — обратилась она к девочке, — сколько времени прошло с тех пор, как ты что-нибудь слышала о своей матери?

— Ах, много, много лет!

— Но это неправда, — возмутилась Дина. — Она прислала нам подарки на прошлый день рождения.

— Они были от папы. Я сказала это тебе еще тогда. Мама никогда бы не прислала нам книги и мыло. Она подарила бы нам золотые браслеты, французские духи и птиц колибри.

— Но эта роскошь не годится для маленьких девочек! — удивилась Эмма.

— Но она прислала бы нам именно такие подарки. Можете не сомневаться! — упрямо повторила Мегги.

— Значит, она расточительна и не слишком умна.

Жене Барнаби показалось, что этими словами она выразила сущность Жозефины. Драгоценности, запах дорогих духов, изысканные наряды, утонченная красота, за которой скрывается равнодушная эгоистичная тщеславная и мелкая душонка.

Эмма сокрушенно вздохнула. Она казалась себе вполне заурядной. Малоинтеллектуальной, ограниченной личностью. Может быть, она и покорила Барнаби своей непритязательной простотой? Но если это так, не надоест ли ему такая спутница жизни в самом ближайшем времени?

За ней наблюдали черные немигающие глаза Мегги. Эмма была сама не рада, что затеяла этот щекотливый разговор. Она попыталась замять его:

— Сейчас не время рассуждать о серьезных вещах. Давайте я подоткну вам одеяла, и пожелаем друг другу спокойной ночи.

— Миссис Фейтфул уже подоткнула нам одеяла, — заявила Мегги.

Из груди Эммы вырвался огорченный вздох. Миссис Фейтфул неизменно появлялась откуда-то в самый неподходящий момент, как вредная мышь из-под стенной панели. Оно и понятно. Ее раздражало их шумное вторжение в тихий устоявшийся мирок, где царили старинная мебель, мраморные статуи, картины сражений минувших времен и слежавшаяся пыль.

Поколебавшись, поцеловать ли детей на сон грядущий, Эмма решила не делать этого и уже собиралась уходить, когда услышала приглушенный плач, доносившийся с постели Дины. Закрывшись одеялом, девочка свернулась в дрожащий от горя маленький трогательный комочек…

Что ее так встревожило? Разговор о Жозефине? Или она очень устала, почувствовала себя одинокой и несчастной?

Эмма присела на край ее кровати, отвернула уголок одеяла и приоткрыла заплаканное детское личико. Ее сердце разрывалось от сострадания. Что значила несостоявшаяся поездка в Испанию по сравнению с горем ребенка из-за отсутствия матери и испорченных каникул?

— Дорогая, в чем дело? Почему ты плачешь? Ты чем-то расстроена?

Но Дина только жалобно скулила, как щенок, брошенный на произвол судьбы. За нее уверенно ответила Мегги:

— Она не расстроена, она напугана.

— Напугана?

— Она всегда боится, когда ей приходится ночевать в Кортландсе. Здесь кто-то бродит. Мы не знаем, кто это, — прошептала Мегги, содрогнувшись.

Дина снова начала всхлипывать. Мегги продолжала:

— Конечно, этот кто-то не причинит нам вреда. Но нам это не нравится. Как это не нравилось и Сильвии.

— Сильвии?

— Гувернантке, которая присматривала за нами в последние каникулы. Папа говорил вам о ней. Она сбежала. Никто не догадывается, почему она так поступила, но мы-то знаем! Правда, Дина?

Дина неохотно кивнула.

— И почему же она сбежала?

— Потому что боялась ночевать в Кортландсе. Хотя папа заботился о ней. Он даже ее целовал. И все же она сбежала.

— Еще она плакала, — добавила Дина.

— Да, однажды она плакала, и мы спросили ее, в чем дело, но она ничего не ответила. Она была дура.

Эмму возмутила безапелляционная грубость Мегги.

— А я думаю, что это вы — две глупые маленькие девчонки, которые выдумывают бог знает что. Никто в доме не бродит по ночам, и вам ничто не грозит. Поэтому давайте спокойно ложитесь спать. Я оставлю свет в коридоре. Если вам станет страшно, позовите меня.

Когда Эмма спустилась вниз, там уже никого не было. Посуду убрали со стола. Барнаби, по-видимому, пошел мыться.

Она тихо пробралась по коридору и очутилась в большой старомодной кухне, стены которой были увешаны медными горшками и сковородками, нуждавшимися в чистке, а столы и раковина завалены посудой с остатками еды.

Миссис Фейтфул пренебрегала своими прямыми обязанностями и была глубоко равнодушно к грязи и хаосу в ее владениях. Эмма, хотя и не слыла рьяной блюстительницей чистоты, не выносила немытой посуды. Несколько лет, проведенных в аккуратном доме тети Деб, где радовал глаз безукоризненный порядок, научили ее ценить умение вести хозяйство. Она расстроилась, увидев, что дорогие парадные блюда от Споуда и Минтона свалены в кучу и беспечно пользуются для будничных обедов и ужинов. Ей не понадобилось бы и часа, чтобы в кухне все блестело. И если судьба распорядится так, что им с Барнаби придется жить в этом доме…

— Кто вы? — раздался недовольный высокий голос.

Эмма, вздрогнув, обернулась. Маленькая пожилая женщина, смуглая и сморщенная, как грецкий орех, стояла в дверях, не скрывая своего раздражения. У нее был тонкий нос и острый подбородок, плотно сжатые губы, ее взгляд испуганно блуждал, вызывая неприятное гадливое чувство.