Маленький ввалившийся рот старухи слегка передернулся. Она медленно опустила сморщенные веки.

— Он выбрал меньшее из зол, дорогая, и избежал трагедии.

— Миссис Фейтфул…

Старая леди уже ковыляла прочь, продолжала что-то нашептывать; кажется, она распекала Барнаби за какую-то детскую шалость. Она всю жизнь верой и правдой прослужила своим господам. Но теперь лишилась рассудка. Об этом нельзя забывать. Однако старуха оказалась вполне разумной, чтобы затаиться возле гостиной и подслушать происходивший там разговор…

* * *

Что собиралась сказать ей Сильвия? Угнетенная дурными предчувствиями и страхом, Эмма была не в состоянии вести непринужденную беседу с Дадли; он уверенно вел машину по ухоженной прямой дороге, ведущей в Кентербери. Дадли, которою при всем желании никак не назовешь легким собеседником, пытался хоть как-то поддерживать разговор. Он выглядел почти комично в своей видавшей виды кепке, лихо приспущенной на один глаз, и в просторном поношенном плаще, надетом поверх твидового костюма. Он напоминал простодушного мальчика-переростка, но взиравшего на мир с большим опасением. Жизнь казалась ему змеей-искусительницей, а сам он напоминал неопытного пловца, пробующего ступней, не слишком ли холодна вода. Трудно представить себе более разных людей, чем эти трое братьев Корт.

Дадли рассказывал Эмме скучные подробности ведения хозяйства на ферме, даже предпринял отчаянную попытку обсудить с ней международное положение. Его собеседница вдруг рассмеялась, а Дадли покраснел и, видимо, обиделся.

Она тронула его за рукав.

— Вы очень милы. Я смеялась не над вами, а над собой: оказалось, что я совсем не способна вести беседу. Извините, бога ради, я вымоталась за последние дни.

— Вы были погружены в свои мысли, но думали вовсе не о кафедральном соборе. — Дадли попал в цель.

— Пожалуй, вы правы.

— Многие считают, — продолжал Дадли, — что у меня ленивый ум, потому что я больше молчу. Но я не такой уж отъявленный тугодум — не больше, чем любой из моих братьев. — Дадли немного замешкался, прижав к груди пухлый подбородок. Затем глубокомысленно изрек: — Вы находитесь в таком тяжелом душевном состоянии, когда не особенно интересуются соборами.

Теперь покраснела Эмма. Но ей удалось сохранить спокойствие:

— Если вы имеете в виду, что молодожены не рвутся в музеи и соборы, чтобы насладиться произведениями живописи и зодчества, то вы правы. Но требуется время, чтобы в полной мере оценить прелести семейной жизни.

— Мой брат, — сокрушался Дадли, — не всегда откровенен. Но вам это известно лучше, чем мне.

— Я знакома с Барнаби всего четыре недели. Но если вы думаете, что я сожалею о своем замужестве, то глубоко ошибаетесь. — Эмма держалась вызывающе.

Дадли озарил Эмму своей доброй улыбкой. Его глаза излучали ласковый свет. Неудивительно, что он так понравился Луизе. Он производил впечатление гуманного человека, способного защитить слабого; женщины умеют ценить благородные свойства характера.

— Вам еще многое предстоит узнать, — пророчил Дадли, — но вы, по крайней мере, не вторая Жозефина, у которой ветер гуляет в голове, словно в открытом поле. Не легкомысленный мотылек, летящий на огонь.

— Дадли, по-моему, вы знаете о женщинах гораздо больше, чем это кажется на первый взгляд.

Он усмехнулся:

— Я хорошо вижу то, что обычно хотят скрыть, смотрю на грешных людей со стороны. Где вас высадить?

Что же имел в виду проницательный Дадли, говоря о «сокровенном»? Намеки кузена волновали Эмму. Прошлое Барнаби было его прошлым. Разве она не убедила себя в этом?

— Возле собора. Не буду лукавить: я приехала сюда не любоваться старинной архитектурой. У меня назначена встреча. Не могу сказать вам с кем. Но мне ничто не грозит, так что будьте спокойны.

Дадли придержал ее за локоть:

— Разумеется, все обойдется хорошо. Я никогда в этом не сомневался.

Явный намек, огорчилась Эмма. С некоторых пор таинственные недомолвки сопровождали ее повсюду. Она слышала их от миссис Фейтфул, от Дадли, от развязной женщины, которую они с Барнаби встретили в ресторане — дама еще приняла Эмму за Жозефину, — даже от Луизы… Ее опять охватило предчувствие надвигающейся бури, которая вот-вот может разразиться…

В соборе было прохладно и тихо. Часы едва пробили три раза, а Эмма уже стояла в массивных дверях и осматривала грандиозное внутреннее пространство собора, рассеченное колоннадами. Сильвия — яркая блондинка. Ее нетрудно будет узнать. Эмма просто должна быть внимательна.

По залу собора двигались небольшие группы людей, попадались держащиеся за руки пары, а также одинокие пожилые женщины; многие из присутствующих собрались вокруг гида, вещавшего о чем-то громким, натренированным голосом. Ни одна из девушек, появившихся в соборе, не была природной блондинкой, к тому же хорошенькой. Какая-то темная фигура мелькнула в дальнем конце бокового придела — и исчезла из виду. Вероятно, кто-то случайно откололся от группы туристов.

Эмма металась из конца в конец бокового придела, не зная, желает ли она встречи с Сильвией. Через несколько минут она, наверное, узнает нечто такое, что вселит в ее душу неизбывную тревогу. Но почему ей мерещится худшее? Что серьезного поведает ей недалекая кокетка Сильвия, кроме истории своего флирта с Барнаби, который окончился ничем? Пусть эта история канет в лету…

Как быстро летит время, уже десять минут четвертого. За окнами собора медленно догорал день. Каждый шаг Эммы по каменному полу отдавался гулким эхом. Послышался звонкий мальчишеский голос:

— Проходите сюда. Здесь сохранились следы пролитой крови.

Изорванные и полуистлевшие штандарты обвисли. Большой орган молчал.

Двадцать минут четвертого. Показался церковный служка, и Эмма подошла к нему.

— Вы не замечали молодой белокурой девушки — она должна была ждать меня в соборе в три часа? Мы с ней назначили здесь встречу. Я опоздала на одну-две минуты.

— В соборе бывает так много народа, каждого не запомнишь, — ответил пожилой служка.

— Я понимаю. Эта девушка блондинка, очень хорошенькая. Не знаю, как она одета. Ее трудно не заметить, святой отец.

— Если не ошибаюсь, несколько минут назад одна молодая особа спустилась в склеп. Блондинка… но, кажется, она никого не ждала и не искала.

— Ах, может быть, она решила, что мы встретимся в склепе. Большое спасибо. Я спущусь вниз.

Эмма заторопилась к лестнице и стала осторожно спускаться по высоким каменным ступеням. Перед ней неожиданно вырос целый лес колонн; склеп был мрачный, тенистый и необычайно тихий. Кто-то говорил ей, что здесь обитают призраки…

Мужчина в пальто показался из-за колонны и стал подниматься по лестнице. На мгновение Эмме показалось, что она оказалась в склепе одна. Было почти совсем темно. Она бродила среди колонн, мягко ступая по надписям над могилами. Шарканье нот и пронзительный голос гида возвестили о том, что туристы добрались до склепа. Эмма еще немного постояла в тени одной колонн. Неожиданно чьи-то шаги послышались за ее спиной. Она быстро обернулась. И никого не увидела. Или все же какая-то тень мелькнула за дальней колонной?

* * *

Не наблюдает ли за ней кто-нибудь?

— Сильвия! — со страстной мольбой прошептала Эмма.

Туристы продолжали свой путь, поднимаясь наверх. Теперь она осталась совершенно одна. И тут ее охватил ужас. За ней наблюдают! Она уверена в этом! Неосмотрительно спустившись в склеп, она попала в ловушку.

Эмма готова была бежать со всех ног, вверх по каменным ступеням, молнией пересечь длинный боковой придел и выбежать на улицу, где она вдохнет влажный свежий воздух и почувствует себя в безопасности.

* * *

Но кафедральный собор не то место, где разрешается бегать. Взяв себя в руки, Эмма степенно поднялась по лестнице и пересекла боковой придел неспешным шагом туристки, осматривающей красоту росписей собора. Она даже не оглянулась, чтобы убедиться, не преследуют ли ее. К чему? И так ясно, что человек, следивший за ней, давно скрылся.