— Да, она только что пришла, — говорила кому-то тетя Деб по телефону. — Я как раз объясняла ей, что она должна больше есть. Может быть, вы повлияете на упрямицу… Ах! Как это мило с вашей стороны! Я ее сейчас позову.

Тетя Деб положила трубку на столик и закричала так громко, словно племянница находилась на другом конце света:

— Эмма! Телефон! Тебя приглашают на ужин. Твой друг разделяет мое авторитетное мнение: ты должна больше есть. Разве это не чудесно?

Взяв трубку, Эмма с трудом произнесла «алло». Она знала, что тетя Деб стоит в дверях гостиной, чутко прислушиваясь и почти не скрывая строго любопытства. Присутствие миссис Деб сковывало Эмму. Ах, эта смешная тетя Деб! Неужели племянница не могла пофлиртовать без ее неусыпного наблюдения?

Когда Эмма услышала глубокий, чувственный голос Барнаби Корта, она поняла: он жаждет совсем не профессиональных, а близких, интимных отношений с зеленоглазой журналисткой, приглянувшейся ему в их первую же встречу.

Но ей и во сне не приснилось бы, что она когда-нибудь выйдет за него замуж. Однако это чудо свершилось почти молниеносно…

Тетушка Деб не погрешила против истины. Она и впрямь слишком худа и угловата; ее веснушчатое лицо порой выглядело таким незначительным, заурядным, пока не освещалось внутренним светом, той «грацией души», о которой писали поэты. Эмма, как чувствительная арфа, откликалась на все Прекрасное. Красота неузнаваемо преображала молодую женщину. Тогда от нее невозможно было оторвать восхищенного взгляда. Но сама Эмма и не подозревала о волшебных изменениях своего облика.

Кроме своеобразной утонченной внешности, Эмма обладала острым умом, а также сильным, но гибким характером. Впоследствии она поняла, что проницательный писатель — Барнаби по достоинству оценил недюжинную натуру своей будущей жены.

Опытный мужчина, Барнаби был увлечен не только духовным миром Эммы. Ее коленки, говорил он в холостяцком кругу, самые красивые из всех, какие ему довелось повидать в жизни. Уже одного этого было достаточно, чтобы темпераментному мистеру Корту захотелось на ней жениться. Но его влекли еще и зеленые глаза — у женщин (и у кошек!), — точеная, пластичная фигура, очаровательная в любой позе: и когда она уютно сворачивалась калачиком в кресле, и когда бесстрашно стояла под ветром на вершине горы.

И все же факт оставался фактом: Барнаби не только не женился бы на Эмме, но попросту не обратил бы на нее никакого внимания, если бы она не вышла из себя в день их знакомства и не обескуражила его своим сарказмом и едкой иронией. Такая независимость совсем юной начинающей журналистки показалась ему, привыкшему к трусливой лести, настолько из ряда вон выходящим явлением, что избалованный писатель невольно заинтересовался этим феноменом. Разрушившееся вдохновенное лицо Эммы было исполнено прелести. Наступил один из тех счастливых моментов, когда гадкий утенок превращался сказочного лебедя. Барнаби не мог оторвать взгляда от ее поистине лучезарного лика. А когда Эмма вышла из комнаты, ему захотелось броситься вслед за ней по лестнице, но он не решился. Однако стал звонить ей по шесть раз в сутки и приглашать ее на ужин. После недельного знакомства он сделал ей предложение.

— Я ждал так долго лишь для того, чтобы ты могла получше узнать меня.

Слово долго чуть не до слез рассмешило Эмму. Будущая жена научилась распознавать любые оттенки его голоса, улавливать малейшие изменения в его лице. Танцуя с Барнаби, она сливалась с ним в ритме, различала меру страсти его поцелуев. Она привыкла к его упрямому характеру и милой ребяческой рассеянности; к доброте и тонкому юмору, которые излучали его голубые глаза. Она смирилась с его азартным стремлением немедленно получить то, что примечталось, хоть луну с неба.

Но она почти ничего не знала о будничной, прозаической стороне его жизни. Барнаби Корт писал детективные романы, которые пользовались большой популярностью. Имел квартиру в Лондоне и загородный дом Кортландс, куда изредка наезжал. Кроме двух родных братьев, живших в Кортландсе, других родственников у него не было. Друзей он частенько забывал, особенно когда работал над книгой или был влюблен. Эмма прекрасно понимала, что она не единственная женщина в его донжуанском списке. Ведь ее жениху было уже тридцать лет, и он, как шутили друзья, слыл непревзойденным знатоком женских коленок.

Эмма знала, например, что существовала некая особа по имени Жозефина. Однажды вечером Барнаби вдруг заявил как нечто разумеющееся само собой:

— Я должен рассказать тебе о Жозефине.

Но они танцевали и пили вино, а счастливая Эмма витала в облаках.

— Я не хочу слышать ни о какой другой женщине. Ни сейчас, ни потом — никогда. У нас нет прошлого. Мы начинаем жить с сегодняшнего дня и да здравствует настоящее! — Эмму пьянило не вино, а близость любимого.

— Твой оптимистический девиз утопичен, моя дорогая. Прошлое неотвратимо вторгнется в нашу жизнь.

— Возможно, но только в обыденность, а не в наши интимные отношения, оно не омрачит нашу любовь! — Эмма была неколебима.

— Согласен, — уступил Барнаби под натиском Эммы. — Сегодня вечером никакой Жозефины не существует. Равно как Мегги и Дины. Кроме тебя, вообще никого нет, родная моя. Я очень люблю тебя, Эмма!

Лицо Барнаби придвинулось к ней совсем близко, его глаза сияли.

Эмма продолжала витать в небесах — единственная женщина, которой когда-либо так улыбались обычно надменные и холодные голубые глаза Барнаби Корта.

Да, она вела себя неосмотрительно, по-детски. Но и при отрезвляющем утреннем свете ей не хотелось ничего знать о прежних любовных развлечениях Барнаби. Какое ей до них дело? Ведь именно она — та избранница, которую Барнаби хочет видеть своей женой.

Услышав новость, тетя Деб снисходительно улыбнулась и изрекла свой мудрый совет.

— Люби его, но слепо не доверяй. В чем ты собираешься пойти на брачную церемонию? Ведь у тебя вряд ли будет время на предсвадебную суету.

Эмму задело предостережение осторожной тетушки.

— Что ты имеешь в виду, советуя мне не доверять Барнаби?

— Он великий златоуст. Твой будущий супруг способен истолковать в свою пользу любой неблаговидный поступок, скажем так.

— На то он и писатель, — защищала жениха Эмма.

— И уж очень он торопится со свадьбой, меня это настораживает, — сетовала умудренная жизнью леди.

Вспомнив о настойчивости нетерпеливого Барнаби, Эмма растрогалась.

— Хочу сказать еще одну важную вещь; может быть, она встревожит тебя, а может, и нет. — Пожилая матрона в своей неизменной кружевной шали походила на типичную викторианскую старую деву. — Барнаби на редкость привлекательный мужчина. У него неизбежно будут возникать проблемы со слабым полом, если уже не возникли.

— Я стану его проблемой. Все остальное меня не волнует. — Эмма была настроена воинственно.

Тетя Деб сокрушенно пожала плечами.

— В таком случае давай подумаем о твоем гардеробе. Должна признаться, что всегда надеялась увидеть тебя замужем за таким блистательным джентльменом, как Барнаби Корт.

— Тетя Деб, ты настоящий хамелеон, но вместе с тем бесконечно милая старая лиса.

Пожилая леди охотно позволила Эмме себя поцеловать.

— И все же не доверяй ему! — повторила она свой совет, словно заклинание.

Через три недели состоялась свадьба. Эмма была в зеленом, цвета весенней листвы платье, с изящным букетиком ландышей в руке. Благоухающие цветы оказались единственным украшением. Зато ее вдохновенное счастливое лицо сияло ярче любых бриллиантов.

Барнаби опоздал. Эмма убедилась в его безнадежной рассеянности. Слава богу, он не забыл, что собрался жениться, но ошибся во времени. Мчащееся на безумной скорости такси незадачливого жениха чуть не сшибло троих полисменов и несколько пожилых женщин.

В ожидании Барнаби Эмме почудилось, что весь последний, фантастический месяц существовал только в ее воображении, хотя присутствие в зале тети Деб и Марка Дженкинса, одного из издателей Барнаби, развеяло ее грезы. Увидев жениха, невеста так обрадовалась, что чуть не разрыдалась от счастья. Одна из странностей Барнаби состояла в том, что он опасался многолюдных роскошных свадеб, а может быть, и любых матримониальных церемоний. Он настоял, чтобы на свадьбе присутствовали только тетя Деб и его братья Руперт и Дадли. Но Руперт уехал в Шотландию, чтобы обручиться с девушкой по имени Джин; в последний момент выяснилось, что Дадли тоже не сможет прибыть на церемонию. От него пришло письмо, в котором говорилось что-то невнятное о ягнившихся овцах и заболевшем пастухе. Но Барнаби объяснил, что Дадли неисправимо робок от природы, настоящий затворник-анахорет.