Непоротово, август 1939

«За 30 лет, прожитых в этом мире…»

За 30 лет, прожитых в этом мире,

Ты мог понять (и примириться мог),

Что счастья нет, что 2х2=4,

А остальное — трусость и подлог…

За ложь, что нам рассказывала нянька,

Не раз, не два мы разбивали лоб.

Но зашатавшись с горя, ванька-встанька

Опять встает, — и так по самый гроб.

Душа давным-давно окаменела,

Но ведь живут годами без души,

Пока еще не износилось тело

И легкие и сердце хороши.

«Слезы… Но едкие взрослые слезы…»

Слезы… Но едкие взрослые слезы.

Розы… Но в общем бывают ведь розы —

В Ницце и всюду есть множество роз.

Слезы и розы… Но только без позы,

Трезво, бесцельно и очень всерьез.

«Не до стихов… Здесь слишком много слез…»

Не до стихов… Здесь слишком много слез,

В безумном и несчастном мире этом.

Здесь круглый год стоградусный мороз:

Зимою, осенью, весною, летом.

Здесь должен прозой говорить всерьез

Тот, кто дерзнул назвать себя поэтом.

Синяя рубашка ^[3]

1. «Вряд ли это лишь воображенье…»

Вряд ли это лишь воображенье:

Сквозь бессонницу и темноту

Вспоминаю каждое движенье,

Каждый жест и каждую черту…

Папиросу вечную во рту…

2. «Глупо, смешно и тяжко…»

Глупо, смешно и тяжко

Помнить годами вздор:

Синюю эту рубашку,

Синий ее узор.

Ворот ее нараспашку.

Пояс. На поясе пряжку.

3. «Пусть теперь больничная постель…»

Пусть теперь больничная постель

Приковала скоро год на месте,

Пусть давно за тридевять земель

Ты теперь… И вот не шлешь известий…

В прошлом были эти шесть недель,

Что мы в Ницце проводили вместе.

«Здесь главное конечно не постель…»

Переживи, переживи

Тютчев

Здесь главное, конечно, не постель…

Порука: никогда не снится твое тело.

И, значит, не оно единственная цель…

Об этом говорить нельзя, но наболело.

Я бы не брал теперь твоей руки…

Упорно не искал твоих прикосновений.

Как будто невзначай — волос, плеча, щеки…

Не это для меня теперь всего бесценней.

Я стал давно грустнее и скромней.

С меня довольно знать, что ты живешь на свете.

А нежность и всё то, что в ней и что

над

ней

Привыкли ничего ждать за годы эти.

Так мало надо, в общем, для любви…

Чем больше отдает — тем глубже и сильнее.

Лишь об одном молюсь и день, и ночь: живи,

А где и для кого — тебе уже виднее…

«Можно пожать равнодушно плечом…»

Можно пожать равнодушно плечом,

Мимо пройти, не добравшись до связи.

Разум, увы, здесь не будет ключом.

Жизнь точно сон… Не понять в пересказе.

Что-то… О чем-то. Но только о чём?

(И не всегда о какой-нибудь грязи.)

Берн, 1939

СТИХИ, НЕ ВОШЕДШИЕ В СБОРНИКИ

«Здесь мы могли бродить с тобою вместе…»

Здесь мы могли бродить с тобою вместе,

Но я — один и, как слепой во тьме,

Закрыв глаза и вдруг застыв на месте,

Стою часы, — и лишь одно в уме…

Пока плечом толкнет в сердцах прохожий,

И я проснусь и, содрогаясь весь,

Увижу пред собой Палаццо Дожей,

И Марк мне скажет: — Почему ты здесь?..

«Русские записки». Париж-Шанхай. 1938, № 3.

«Все может быть… Быть может есть — не рай…»

Все может быть… Быть может есть — не рай,

Но что-нибудь, что отвечает раю:

Неведомый и непонятный край,

В котором… Только что я, в общем, знаю…

Но может быть… И если это есть,

То что нам делать в сущности на свете —

Ходить в кафе? работать? спать и есть?

Но мы не дети, мы, увы, не дети.

…переступить невидимую грань,