Граф П.А. Шувалов, перед назначением меня на должность начальника жандармского управления, разрешил мне, для ознакомления со службою в корпусе жандармов, пользоваться прочтением всех дел III отделения собственной е. и. в. канцелярии, что мне дало возможность лично ознакомиться с управлявшим этою канцеляриею Александром Францевичем Шульцем, почтенным человеком, разумным, добрым и добросовестным, в чем я утвердился и в последующие годы службы моей при нем в течение почти пяти лет.

Из прочитанных мною дел III отделения я, правда, не приобрел ровно никаких познаний в практическом смысле для службы.

Ряд циркуляров, исходивших от III отделения, лишь оповещал чинов корпуса о ведении устной и книжной пропаганды социал-революционерами среди фабричных, заводских рабочих, городских рабочих и мастеровых, а также о намерении социалистов "идти в народ" для пропаганды, что и было впервые в 1874 году.

На фабриках и заводах осуществление пропаганды не сопровождалось особыми затруднениями и опасениями для пропагаторов, состоящих преимущественно из лиц учащейся молодежи, политехников, инженеров, кои сеяли свободно пропаганду в каникулярное время года, не встречая никакого отпора со стороны полиции, которой, как равно и жандармов, на фабриках и заводах почти совершенно не было.

Ведение же пропаганды, в особенности устной, в селах и деревнях обставлялось большими затруднениями для пропагаторов, так как крестьянское население, особо преданное императору Александру II, имя которого им боготворилось, чутко относилось к появлявшимся в их среде незнакомцам, по наружному виду, образу жизни и внешним формам и приемам ничего общего с крестьянским населением не имевшим. Малейшее употребление неосторожно выраженных, непочтительных, непослушных и неуважительных слов и выражений против царя влекло за собою избиение и выдачу пропагатора властям, чему подвергались неопытные студенты и семинаристы в особенности, превосходившие в то время числительностью в пропагаторской среде все учебные заведения. В семинариях того времени были свиты целые гнезда пропагандистов, увольнение которых из семинарий наполняло в массах недовольных лиц правительством, учебные заведения для коих были закрыты, а приискание мест, частных занятий и службы являлись для них невозможными.

С этими-то лицами, шедшими в народ для преступной пропаганды, мне и пришлось впервые иметь дело в Тамбовской губернии в 1874 году, для пресечения их деятельности. До 1874 года, в продолжение 10 лет сряду, в этой губернии не было ни одного ареста по политическим делам.

Вся деятельность моего предместника сводилась к одному, а именно к надзору, да и то через чинов общей полиции, за высланными административным порядком из Царства Польского после мятежа 1864 года поляками, которые были поселены по уездным городам; поведение их не вызывало никаких дел; держали поляки себя особняком, отнюдь не сближаясь с русским населением, что озлобляло последнее, но открытых выражений злобы и недовольства ни с той, ни с другой стороны проявляемо не было.

Надзор полиции за поляками, безусловно, был фиктивный и особого обременения для полицейской службы не приносил, в подтверждение чего приведу сохранившийся у меня хорошо в памяти следующий случай.

Один из исправников, а именно Кирсановского уезда, в препровожденном мне списке о поднадзорных поляках в одной из граф излагает личную аттестацию и поведение поднадзорного, а в последующей графе делает отметку, что поднадзорный этот умер несколько лет назад.

Из поднадзорных поляков винились, в большинстве, ксендзы, которые, быв лишены прав отправления богослужений и треб, продолжали втайне совершать богослужение и требы. Но, в общем, высланные поляки держали себя скромно, сдержанно и, повторяю, никаких дел не возбуждали.

До 1879 года поляки не принимали никакого участия в социально-революционном движении, и только в этом 1879 году впервые в это движение вошли студенты-поляки Варшавского университета.

VII. Служба в Тамбове

Выдававшихся политических дел в Тамбовской губернии не было; шли зауряд-дознания по ведению пропаганды в вышеупомянутом направлении в продолжение почти 5-летнего пребывания моего в Тамбове.

За несколько лет до моего прибытия в Тамбов прошло громкое по всей России уголовное дело, известное как "Плотицынское", о скопцах Моршанского уезда, где существовал притон скопцов, под руководительством купца Плотицына, обладавшего громадными денежными капиталами, которые дали возможность развиться и укрепиться секте скопцов, из мужчин и женщин состоявшей, до фанатизма преданных всем сектантским обрядам. К Плотицыну сносились капиталы скопцами, веровавшими в него, и этими капиталами Плотицын распоряжался, как своими деньгами, имея для хранения подземные хранилища. Десятки лет это сообщество скопцов процветало в Моршанском уезде и распространялось на другие губернии до его обнаружения. И в мое время в Моршанском уезде немало было дел о скопческой ереси.

Дело о плотицынских скопцах представляет редкий и в высшей степени интересный материал, который до сих пор еще не использован по документам и чертежам в следственном производстве, находящемся в местном архиве. Дело это я прочитывал поверхностно при встреченной мною необходимости в наведении справки по случаю нижеописанному. Но по этому делу я знаю только то с достоверностью, что денежные капиталы Плотицына были громадны, что они исчезли при его заарестовании и перешли почти целиком к сообщнику его, моршанскому купцу Зелипупину, также бывшему привлеченному обвиняемым к этому делу, но оправданному судом. Вот об этих-то скрытых капиталах при мне только было возбуждено прокурором Тамбовского окружного суда Навроцким дело, которое, по предложению министра юстиции графа Палена, было прекращено, потому что обвинение падало на многих высокопоставленных лиц в служебной иерархии и бывших в командировке из С.-Петербурга в Моршанск, которым платились большие деньги за укрывательство; и все-таки плотицынские капиталы не иссякли, а остались в руках Зелипупина, настолько они были велики.

Этот Зелипупин хотя и был оправдан судом, обвиняясь лишь в распространении скопческой ереси, но о нем состоялось особое высочайшее повеление, ввиду вредного его влияния на местное население, о высылке в Вологду под надзор полиции. Но это высочайшее повеление не приводилось в исполнение до 1875 г. под предлогом болезни его.

Пребывание Зелипупина в Тамбове мною было обнаружено совершенно случайно; быв в местном казначействе, я обратил внимание на получение от казны 80 тыс. руб. совершенно на вид простым человеком, неряшливо и бедно даже одетым; после его ухода из казначейства я спросил казначея ст. сов. Попова о нем и узнал, что это - Зелипупин, состоит подрядчиком по доставке войскам, расположенным в губернии, дров и осветительных материалов уже несколько лет. Справившись об его имени и отчестве, я приказал жандарму Сизову задержать Зелипупина и представить ко мне. Задержанный Зелипупин был отправлен в Вологду, но при задержании откровенно мне объяснил, что укрывательство от административной высылки ему стоило больших денег каждогодне, так как он, в нужное время, осаждался и уездной, и городской полицией, и чиновниками, и частными лицами, знавшими его укрывательство от высылки. В шнуровой книге тамбовской городской полиции о поднадзорных, из которых представлялись выписки об этих лицах жандармскому управлению, была фамилия Зелипупина за несколько лет вытравлена, как оказалось по моему осмотру, почему он жандармскому управлению и не показывался по отчетам в числе поднадзорных.

VIII. Переход в Москву

В 1875 году я был из г. Тамбова командирован в г. Москву в помощь начальнику Московского губ. жанд. управления генерал-лейтенанту Слезкину, назначенному особым высочайшим повелением производящим дознание по делу о революционной пропаганде в империи, возникшей в 26 губерниях.