Лечь на дно, размышлял Григорий Матвеевич, делать это ни в коем случае нельзя. Во первых, он контролирует район и город: поощряет и наказывает, карает и милует. Стоит на какое-то время оставить людишек без руководителя, мигом отыщется замена, его забудут и выбросят за борт. Как испорченную рыбу.

Во вторых, простой подпольного цеха обходится потерей немалых денег, запустить его под силу только ему, Маме!

Мамыкин был не в настроении, Во первых, его достала своими проповедями жена-богомолка. Брось, Гришуня, грешное занятие, обратись к Богу, он поможет. Уедем с тобой на Дальний Восток, поселимся в монастыре — благодать-то какая! Руки у тебя золотые, голова светлая. Не пропадем.

Не понимает, сквернавка, что муж уже не тот, каким был пятнадцать лет тому назад — засосала его криминальная пучина, окольцевали жадность, стремление к наживе. Сердцем чувствует перезревшую необходимость уйти, скрыться, а мозг не подчиняется, заставляет карабкаться все выше и выше.

И вот — докарабкался! Повесился Аптекарь, остановился подпольный, вернее сказать, трюмный цех, соответственно высох ручеек немалых доходов. Перестали заполнять кошелек самопальные капли. Единственный человек, способный возобновить производство — Кирилл, автор технологии самопала, можно сказать, мать и отец в одном лице.

Упирается, сявка, строит из себя святого апостола. Дескать, не хочу травить народ, не желаю быть поставщиком трупов. Аптекарь тоже орал, в ногах валялся, мертвяки ему чудились. Пристрастился глушить себя самопалом. А кончил чем? Веревкой.

Вообще-то, что ему, окимовскому пахану, все аптекари, изобретатели, боевики и прочее быдло? Удобрение, навоз. Отправятся в небытие — подрастает замена: какие-то панки, ирокезы, рокеры, уже отравленные наживой, соблазненные легкими деньгами…

Звонок подельника — не ко времени. Он только усугубил раздражение, придал ему другую направленность.

— Не дразни, Борь, не пугай. Я — не московский человек, мне ваши фиглы-мыглы до перегоревшей лампочки. Я — речной мужик. А речная вода — не океанская, такому, как я, в ней не утонуть, легко оседлаю без всяких спасательных кругов и разных досок… Понял или пояснить другими словами? — Хомченко промолчал. Скажешь «не понял» — очередная порция внушения, признаешься: «понял» — она же, только в другой тональности. — Мой тебе совет — не растекайся соплей, не спотыкайся о сомнения и интеллигентные переживания. Хотят они ощутить мой купак на своей морде? Получат!

Причитания жены, остановленное производство отравы, упрямство изобретателя самопала, тревожные события в Москве, плачущий голос Хомченко, все это соединилось в одно целое и завертелось в голове этаким хороводом. Вертит задом сопливый Борис, презрительно ухмыляется самопальный изобретатель, осеняет себя крестом чертова богомолка, суетится рогатая и хвостатая нечисть…

Ударит по морде — кого? До Лавра не дотянуться, он сидит в кутузке, до рыжего ловкача — тоже. Остается Кирилл. И не только по причине его отказа заменить Аптекаря — парень все время шушукался с москвичем, что-то знает, о чем-то догадывается. Пора выдернуть загнивший зуб, полечить его и вставить. Не на место — в трюм с бездействующей технологической линией. Посидит — одумается.

Первая проблема будет решена. Что остаётся? «Святая» супруга? Тоже одумается. Посюсюкает, помолится и — отойдет. Не раз так было. Богатство походит на мощный магнит, избавиться от притяжения почти невозможно.

Окончательно приняв решение, Мама перешел с дебаркадера на ржавую, отжившую свой век, баржу, приспособленную для проживания и тренировок боевиков. Загрохотал кулаками по стенам палубных надстроек.

— Просыпайтесь, гребанные лежебоки! За работу, бездельники!

В ответ — мощный храп, сменяющийся злобной матерщиной. Боевиков можно понять — вчерашняя попойка даром не прошла, очумевшие мозги поворачивались со скрипом, языки зациклились на непечатных выражениях. Привести их в нормальное состояние можно либо дубинкой, либо стаканом отравы. Ни того, ни другого делать не хочется. Остается подключить «главнокомандующего». Пусть он расправляется с нерадивыми подчиненными.

— Пашка! — закричал Мамыкин с такой силой, что у самого заложило в ушах. — Черницын! Поднимай своих бездельников! Лопнуло терпение!

«Главнокомандующий», он же — главная шестерка, появился из крайней будки. На небритом лице — скука и покорность. Этакий сладко-горький коктейль. Наверно, догадался зачем он понадобился — сражаться с бывшим одноклассником, вот и куксится.

Хочется, не хочется — все это интеллигентные замашки, все равно хромой помощник сделает так, как ему прикажет хозяин, отказаться побоится.

— Что прикажете, Григорий Матвеевич?

— Оглох? Так я живо уши прочищу! Кому сказано, поднимай свою гвардию. Доставьте мне твоего дружка. Желательно, живым. Поцарапаете малость — Бог простит. Я — тоже.

Через десять минут лодка с пятью вооруженными боевиками отчалила от баржи и направилась к другой, такой же развалине, жилью Кирилла.

Успокоенный Мамыкин развалился в шезлонге. Зря он так волнуется, портит и без того пошатнувшееся здоровье. В успехе задуманной операции можно не сомневаться, нужно планировать следующую. Прижучить сеструху Кирилла, заставить ее позвать на помощь Лаврикова, когда тот примчится спасать свою девку, посадить в трюм, рядом с самопальным изобретателем. А потом — что Бог пошлет, Сатана потребует.

О женихе Лерки думал и Кирилл. Он сидел на корме баржи и удил. Поплавок подрагивал на зяби, но не тонул. Хитрая пошла рыбешка, обходит извивающегося червя, не соблазняется шариками каши, пропитанной подсолнечным маслом. Что ей бифштексы подавать? Оближется, тварь речная! На жареху и ушицу уже наловлено, плещутся в садке караси и окуньки.

Одному скучно, приехал бы Федька…

Неужели они с Леркой расплевались? Дерзкая выросла девчонка, своенравная! Мать не признает, на брата фыркает дикой кошкой. Парни барачного городка боятся ее, обходят стороной. Недавно, Костя пристал к ней с любовными признаниями — так обработала кулачками и ногтями, что с неделю ходил с царапинами, мать примочки прикладывала.

А Ваську, решившегося поздно вечером спеть красавице серенаду, окатила пойлом, приготовленным для свиньи. То-то смеху было!

Жалко, если рыжий москвич сбежал от сеструхи, подходят они друг к другу, оба азартные, задиристые. При таком характере вековать Лерке в девкам, ни один парень не позарится.

А вообще, телка, что надо! В ней удивительно сочетается дерзость с добротой, своенравие с покладистостью. Негодующе фыркнет и тут же пожалеет, поцарапает — погладит...

О, черт, клюет!

Кирилл схватил удочку, леска с пустым крючком взметнулась над водой. Выругался и…замер. Внизу в лодке стоял парень со стволом, нацеленным в живот рыболову. Путь в Оку закрыт, прыгнешь — глотнешь пулю. Тогда — по барже и — на берег. А там, на берегу, сто дорожек в разные стороны, черта лысого догонят!

— Ку-ку!

Кирилл обернулся. Позади — два мордоворота из мамыкинской банды, оба — с пистолетами. За ними — Черницын. Смотрит в другую сторону, наверно, стыдно ему за разыгрываемое шоу.

— Пашка, ты что, сдурел? Школьного дружка — под молотки? Да я…

Договорить, что он сделает с предателем, Кирилл не успел — сильный удар по голове бросил его в беспамятство. Он не чувствовал, как его проволокли по палубе, как бросили в лодку. Пришел в себя на полу, в луже вода, окрашенной кровью. Наверно, его окатили из ведра.

Над ним навис Мамыкин.

В душе хозяина Окимовска не было ни сострадания, ни жалости — эти чувства противопоказаны человеку, который занимается криминальным бизнесом, да и бизнесом — вообще. Просто ему показалось, что на палубе у его ног лежит не Кирилл, а погибший на Кавказе сын.

Валька, паразит, откуда взялся? А мы с матерью тебя уже отпели, похоронили. Живой, сукин сын? Вот мать-то возрадуется! Поднимайся, хватит придуряться! Пойдем отпразднуем твое возвращение.

Господи, бесово наваждение!