Вернувшись в комнату отдыха охраны, Куросима снял китель и пояс с висевшим на нем браунингом и растянулся на циновке. Циновка была липкой от пота и засалена, словно на ней постоянно спали нагишом. Куросима с завистью посмотрел на сладко храпевшего рядом охранника. Он решил еще раз заглянуть в свою записную книжку и потянулся к кителю, но оказалось, что книжки в кармане нет. Наверное, оставил там, в вахтерской. Наспех сунув ноги в резиновые дзори[4], он в одной нижней рубашке выскочил из комнаты отдыха. Там сейчас Соратани. Если он и полезет в книжку — плевать! Ничего такого в ней нет. Но все же мысль, что кто-то будет листать его книжку, была неприятна.

Когда Куросима начал подниматься по лестнице первого корпуса, со второго этажа донесся странный звук. Будто стирали белье. И на первом и на втором этажах все уже угомонились, и в ночной тишине этот необычный здесь звук слышался резко и отчетливо. Куросима почувствовал недоброе. К счастью, он был в резиновых дзори и ступал почти беззвучно. Весь обратившись в слух, он не спеша поднимался по лестнице. Странный звук стих. Когда Куросима поднялся еще на три ступеньки, стал виден проем вахтерской будки, издали походивший на небольшой тускло освещенный экран.

Затаив дыхание Куросима вытаращил глаза. В будке был Омура. Голова его свешивалась чуть не до самого пола. Видимо, он стоял на коленях. Надзиратель Соратани, видный Куросиме в профиль, носком полуботинка упирался в подбородок Омуры.

Внезапно из кабины раздался хриплый, сдавленный голос надзирателя:

— Ну что, будешь признаваться?

Омура молчал.

— Прикидываешься, что японского языка не знаешь? Думаешь, поможет? Я точно знаю, что ты шпион китайских коммунистов! Ты жил среди китайцев по всей Азии и везде занимался шпионажем и диверсиями. Ты тайный агент китайских коммунистов! Что? Я в точку попал?

Омура продолжал молчать, оставаясь в той же позе.

— Ну как, Да Цунь[5], будешь отвечать? Ты шпион? Отвечай! Ты шпион? — упорно твердил Соратани по-японски. И только фамилию заключенного он умышленно произносил на китайский манер.

Молчание заключенного, наконец, вывело Соратани из себя. Он резко отдернул ногу, и Омура, потеряв равновесие, повалился ничком. Соратани схватил его обеими руками за шею и стал душить. Лицо надзирателя, все выкрикивавшего «Шпион! Шпион! Шпион!», от гнева пошло красными пятнами. Омура дрожал мелкой дрожью. Соратани еще сильнее сдавил горло заключенного.

— Будешь молчать, чертов Да Цунь? Отвечай! С какой целью пробрался в Японию? С кем здесь должен встретиться?

Одним прыжком Куросима оказался возле будки и закричал:

— Сейчас же прекрати»!

Перепуганный Соратани выпустил Омуру. Тот, мотнув головой, с шумом привалился к стене будки. Его потухший взгляд ничего не выражал, на дрожащих губах пузырилась пена, у ног валялся ремень (он-то и производил тот странный звук, который Куросима слышал с лестницы). Омура, которого надзиратель Соратани, имевший первый разряд по дзю-до, избил ремнем и чуть не задушил, был близок к обмороку.

Узнав Куросиму, надзиратель заорал:

— Это ты?! Чего тебе надо?

— Неважно. А вот ты брось свои дурацкие фокусы! Мы не имеем права допрашивать, применяя силу.

— Ты так считаешь? Защищаешь шпиона? Ладно, будешь иметь дело со мной.

Соратани вплотную придвинулся к Куросиме. Китель надзирателя взмок от пота.

— Вздорный ты человек! — сказал Куросима. — Но я не хочу затевать с тобой спора среди ночи.

— Спорить мы не будем, но… — сбавил тон Соратани.

— Да какой тут спор! Следствие по делам заключенных этого этажа поручено мне. И я никому не дам своевольничать.

— Ах так!..

Соратани, который уже было пошел на попятный, снова вскипел, поднял кулак и обернулся к Омуре.

Куросима приготовился дать отпор, но за его спиной задребезжала решетчатая дверь и раздался громкий говор. Заключенные китайцы, видимо следившие из своих камер и углов коридора за истязанием Омуры, как только события приняли новый оборот, собрались у двери. Некоторые одобряли Куросиму, а большинство, вероятно, просто обменивалось впечатлениями по поводу неожиданной ссоры между охранниками. И только один староста Чэнь Дун-и, делая вид, что он тут ни при чем, покрикивал на товарищей: «Прекратите шум! Прекратите шум!»

Соратани переменился в лице и сразу опустил кулак.

— Сволочи! Тоже мне болельщики! Шваль несчастная!.. Ладно, Куросима! Жаль, конечно, но давай замнем.

— Погоди, у меня к тебе еще есть дело, — невозмутимо ответил Куросима. — В будке на столе я оставил записную книжку. За ней и пришел.

— А! Значит, потерял служебную записную книжку? За это ведь можно и выговорок схватить!

— Не потерял, а забыл.

— Так может полететь весь твой авторитет.

— Послушай, верни книжку. Она у тебя.

— Могу и вернуть, — пожал плечами Соратани. — Только с одним условием. О сегодняшнем происшествии начальнику отделения — ни слова. Идет?

— Сделка?.. Ладно, я не собираюсь на тебя доносить. Но чтобы ты больше не смел прикасаться к Омуре!

— Хорошо, согласен, — криво усмехнулся Соратани и, вынув из кармана записную книжку в черной обложке, протянул Куросиме.

Куросима сунул книжку в брюки и решительным тоном сказал:

— Я сам отведу Омуру на место.

Он помог ему подняться и, поддерживая за талию, повел в камеру. Помещался Омура в одной камере с Чэнь Дуи-и — третьей по коридору от железной двери. Китайцы молча следовали за Куросимой и Омурой.

— Эй, вы! — закричал вдогонку Соратани. — А ну живо по местам!

Но китайцы не обращали на него никакого внимания.

— Кажется, это его место? — спросил Куросима и с помощью Чэня уложил Омуру на нижние нары у стены.

В этот момент ему показалось, что Омура что-то беспрестанно бормочет. Он напряг слух, и по спине его пробежал холодок; Речь была невнятная, неясная, но, несомненно, японская. Куросима нагнулся почти к самому лицу Омуры, покрытому багровыми полосами от ремня. И вдруг увидел, что его едва приоткрытые глаза светятся неожиданно живым, горячим блеском. Куросима впервые видел у Омуры такое полное силы, сосредоточенное выражение глаз. Слова становились все внятней. Одно из них было, очевидно, какое-то иностранное, что-то вроде «жар», но другое подлинно японское: «виднеется».

— Что? Что ты хочешь сказать? — спрашивал Куросима, наклоняясь все ниже.

— Пожалуйста… оставьте меня одного…

— Оставить одного?

— Пожалуйста, прошу вас… оставьте меня одного…

Омура опустил тяжелые веки, и лицо его снова приобрело свое обычное сходство с маской мертвеца.

Куросима обернулся к Чэню.

— Ты слышал, чтобы Омура когда-нибудь раньше говорил по-японски?

— Нет, ни разу, — ответил Чэнь, который тоже не мог оправиться от изумления.

Судя по легкому ровному дыханию, Омура уже спал. И вдруг из-под его опущенных век вытекла и покатилась по щеке слеза. Словно ему привиделся дурной сон.

 Хотя Фукуо Омура и произнес всего несколько слов, и то будто в бреду, но уже то, что он говорит по-японски, было, конечно, удивительно.

На следующий день у Куросимы был выходной, но он пошел на службу и явился с докладом к начальнику отделения Итинари. О бесчинстве, учиненном надзирателем Соратани, он не обмолвился ни словом.

Начальник отделения недоуменно пожимал плечами.

— Странно, — говорил он, — удивительно! Ведь он с самого начала упорно называет себя японцем. Для чего же ему понадобилось скрывать, что он говорит по-японски!.. Постой, а может, он забыл язык и под влиянием какого-то толчка сейчас вдруг вспомнил?

— Это вполне допустимо, — ответил Куросима. — Но ведь он и сейчас, собственно, по-японски не говорит. Лишь отдельные слова…