Куросима собирался уже взять ключ у вахтера, как вдруг сквозь железные прутья двери увидел выскользнувшего из третьей камеры маленького Чэнь Дун-и. По-кошачьи выгнув спину, он бежал по темному коридору к двери.

— Куросима-сан… — Чэнь был бледен и напуган. — Вам очень нужен Омура?

— Почему он не откликается? — спросил Куросима. — Спит, что ли?

— Спит. Говорит, голова болит и не хочется вставать.

— Вот лентяй! Я пришел ему сказать, что завтра его переведут в больницу, в отдельную палату. Он ведь просил, чтобы его оставили одного! Значит, будет доволен.

— И доктор сказал, что он болен?

Куросима утвердительно кивнул, пристально всматриваясь в глубь коридора, где была третья камера. Из нее, крадучись, выскальзывали по двое-трое обитатели других камер и тут же разбегались по местам.

— Зачем это все собрались в вашу камеру? — строго спросил Куросима. — Что они там делали?

— Э-э… Омура получил передачу, вот все и угощаются. Славно поели!.. — осклабился, показывая желтые зубы, Чэнь. Вид у него при этом был довольно вызывающий, и это еще больше обеспокоило Куросиму.

— Как же ты, староста, это допустил? Небось сам все организовал?

— Да ерунда, Куросима-сан! Самая безобидная вещь. — Вцепившись обеими руками в прутья двери, Чэнь усиленно тряс головой и всем телом, словно стараясь отбояриться от ответственности. — Омура скоро перейдет в иокогамскую харчевню — вот где ему жратвы будет!.. Счастливчик!

— Пока еще неизвестно, — огорченно произнес Куросима, собираясь уйти.

Три миски китайских пирожков с мясом, заказанные Намиэ Лю в лавчонке, доставлявшей передачи для бескорыстного и безответного Омуры, китайская братия дочиста съела.

Но остался всего один день до его перевода, так что расследовать это дело не стоило. И Куросима решил посмотреть на все сквозь пальцы. А то, глядишь, «друзья» Омуры вздумают отомстить…

— Можно вас еще на минутку, Куросима-сан? — словно разгадав его мысли, позвал его Чэнь, прильнув всем телом к решетке.

Выражение лица у Чэня было многозначительное, и Куросима снова повернулся к двери, подставив ухо.

— Понимаете, Омура просит принести его вещи, он хотел бы их посмотреть, — сказал Чэнь.

— Чего это вдруг? — удивился Куросима.

За все семнадцать дней пребывания в лагере Омура пи разу не поинтересовался своими вещами, словно их вообще не существовало в природе. Странно!

Заглядывая мутными глазками за спину Куросимы, чтобы убедиться, что там никого нет, Чэнь понизил голос:

— Омура боится, как бы Соратани-сан не отнял их у него.

— Что за… ерунда! — запинаясь, произнес Куросима. — Какие основания?.. Нечего чушь городить! Передай Омуре, что после перевода в больницу вещи ему будут доставлены. Ясно?

Куросима грозно посмотрел на Чэня. Тот попятился и снова по-кошачьи, бесшумно побежал назад.

Когда Куросима спускался по лестнице, в голову ему вдруг пришла неприятная мысль. Повернув к запасному выходу, он направился по коридору напротив и остановился возле склада. Поблизости не было ни души. Он вытащил ключ и открыл замок. На полках, где лежали вещи заключенных, как будто все было в порядке. Но нет, бирка на одном мешке перевернута. То был мешок Омуры. Куросима торопливо стащил его с полки и развязал.

Вытряхнув содержимое, он побледнел. Из мешка выпали молитвенник на санскрите, зубная щетка, палочки для еды, несколько кусков разрезанного мыла. Но от того куска, который он для проверки надрезал только до половины, не осталось и следа. Один из трех кусков исчез.

Куросима так и присел. «Ах ты черт!» — невольно вырвалось у него.

Неужели в этом куске и в самом деле что-то было спрятано? Где-то под тремя красивыми, четко выдавленными арабскими девятками. А он еще говорил, что если это мыло смылить на пену, и то ничего не найдешь!

Он вспомнил, как разозлился Соратани. Разумеется, тот ничего пока из этой затеи с мылом не извлек и никакими точными доказательствами не располагает. Но что-то он затевает! Омура обвиняет его в воровстве. Может, он уже приступил к осуществлению своего замысла? И что означает его угроза: «Я тебе еще покажу!»? Вряд ли, конечно, Соратани, будучи мастером дзю-до, просто собирается как-нибудь во время тренировки намять бока третьеразряднику Куросиме. Куросима до крови закусил нижнюю губу.

События развернулись в тот же вечер. Летнее солнце только садилось, и в хорошую погоду в это время было бы еще светло. Но горячий ветер с дождем становился все сильнее, темнота все гуще, и людям буквально нечем было дышать.

Куросима был ночным дежурным. Обнаженный до пояса, обливаясь потом, он сидел за письменным столом и делал записи в журнале. Стосвечовая лампочка жгла лоб так, словно на голову надели раскаленный металлический обруч.

Внезапно издалека донесся смутный звон разбитого стедла. Куросима закончил запись результатов медицинского осмотра и приступил к записи беседы по телефону с администрацией Кдмосакского нефтехимического завода компании «Дайдо сэкию». Завод просил завтра прислать представителя лагеря для переговоров с техническими специалистами по вопросу об урегулировании дела с отходами химического производства. Не успел Куросима дописать эту фразу, как снова раздался звон стекла.

На этот раз звук был отчетливей. тотчас послышался шум опрокидываемых предметов.

Куросима прислушался. Звук шел несомненно, с первого этажа первого корпуса, где помещались европейцы и американцы. Доносилась «хоровая декламация» на английском языке:

«К черту обезьянник!»

«К черту обезьянник!»

Что-то новое звучало в этом гвалте, не похожее на те обычные задорные выкрики, к которым привыкли в лагере.

Словно ревели и выли, перекликаясь, сбившиеся в кучи, чем-то вспугнутые дикие звери. Тоску и ужас наводил их дикий вой. Это была уже не простая демонстрация,

Вдруг раздался короткий, сухой, Как треск, выстрел и на секунду заглушил шум ветра и дождя. Очевидно, стреляли из второго номера браунинга — такими были вооружены сотрудники охраны.

Коллективный побег? Бунт? Куросима вскочил, второпях накинул на голое тело китель и,схватив стальную каску и пистолет, метнулся в коридор. Жутко загудел сигнал тревоги. Куросима подбежал к распределительному щиту на стене против отделения и один за другим включил все рубильники. Это первое, что нужно делать в случае побега или бунта.

Он глянул на бегу в окно и увидел во внутреннем дворе баскетбольную стойку, по которой хлестал ливень, — мокрая от дождя, она отливала металлическим блеском. Прожекторы, установленные на крыше, посылали свет во все стороны и, разрывая сплошную пелену дождя, Далеко отгоняли густой мрак.

Огибая столовую, Куросима чуть былоне налетел на охранника в каске. Тот бежал навстречу, размахивая полицейской дубинкой. С трудом переводя дыхание, охранник проговорил:

— Страшное дело, Куросима-сан! Забастовка.

— Забастовка? — растерянно переспросил Куросима.

— Да. Европейцы и американцы с первого этажа дождались, когда дежурный разнесет еду, и поопрокидывали столы вместе с ужином.

— Голодовка, что ли?

— Так точно.

— А кто стрелял?

— Это был предупредительный выстрел. Надзиратель хотел их успокоить, а они затащили его к себе и хотели избить. Вот он и выстрелил в воздух.

— Ладно, побегу в первый корпус, а ты звони по телефону начальнику отделения.

Куросима побежал дальше. Каска и пистолет, которые он продолжал держать в руках, вдруг показались ему слишком тяжелыми. Появляться вооруженным к объявившим голодовку в высшей степени нелепо. И он невольно замедлил шаг. Если бы он мог, он бы выбросил куда-нибудь это снаряжение.

На первом этаже стало несколько тише. Но это, пожалуй, свидетельствовало о том, что они только начинают борьбу. По ту сторону железной решетчатой двери была устроена баррикада из столов, стульев, тюфяков. Из-за баррикады раздавались крики «Черти проклятые!», и в дверь летели очень точно нацеленные алюминиевые миски и сырые яйца.