На следующее утро, выслушав доклад Куросимы, Итинари, медленно поворачиваясь в своем вращающемся кресле, сказал:

— Короче говоря, ты считаешь, что контрабандисты воспользовались тем, что Омура утратил память, и приспособили его для пересылки наркотиков, и он сам об этом не знал?

— Так точно.

— А вопрос о том, — продолжал Итинари, — японец ли Омура или китаец, остается неясным? Антропологической экспертизой этого не определить?

— Да, — упавшим голосом ответил Куросима.

— Ты же сам настаивал на расследовании по всем правилам науки, верно? Согласись, теперь все возможности исчерпаны. — Итинари перестал вертеться, и неизменная слащавая улыбка вдруг сошла с его лица. Опустив глаза, он стал поправлять лежавшие на столе бумаги. Затем снова поднял глаза на Куросиму и кисло проговорил: — Поэтому, сержант Куросима, сегодня ты должен закончить дело Омуры. С завтрашнего дня ты освобождаешься от всякой опеки над ним.

— Да, но почему? — спросил возмущенный Куросима.

— По-моему, я тебя предупреждал: если в течение недели личность Омуры не будет установлена, придется пойти по новому пути. Это было во время забастовки, в ночь с воскресенья на понедельник, а завтра суббота. Значит, недельный срок кончается. Верно?

Какой «новый путь» придумал этот хамелеон? Уже второй раз он ставит его в дурацкое положение и не дает ничего предпринять.

— Но ведь неделя-то… — возразил Куросима, сверкнув глазами.

— Да, я сократил срок, — резко оборвал его Итинари. — Но на это есть причина. Международная христианская организация помощи беженцам добилась от бразильского правительства согласия принять в страну определенное количество людей. Общество Красного Креста назначило на завтра последний срок для представления поименных списков. Так что дело неотложное. Если будем тянуть, может случиться, что в порядке исключения придется выдать ему разрешение на жительство в Японии. А это нежелательно. Разумеется, с точки зрения гуманности человек без подданства тоже человек и его человеческие права нужно уважать… Однако у нас и так тесно, мы не можем давать приют таким людям. Это увеличило бы наши трудности. Отправка Омуры в другую страну, по-моему, наилучший выход. Мы давно запросили о помощи Красный Крест. И тебе это известно.

— Значит, вот как… вот как вы решили? — запинаясь, произнес Куросима.

— Сейчас мы получаем разверстку как раз на одного человека. Вероятно, это только начало. Надеюсь, что впредь вопрос о лицах без подданства будет решаться легко… Пароход, на котором должен уехать Омура, отправляется на будущей неделе. Поэтому самое позднее в понедельник надо передать его Иокогамскому управлению по делам въезда и выезда за границу.

— Да ведь Омура болен, он утратил память! — задыхался от негодования Куросима.

— Больных они тоже радушно принимают, — спокойно отвечал Итинари. — Общество помощи беженцам, основанное на принципах христианского милосердия, — прекрасная организация

— По-моему, господин начальник, вам важней всего избавиться от хлопот. Вы просто боитесь шума, который поднимается вокруг дела Омуры.

— Попридержи язык, Куросима! — стукнул кулаком по столу Итинари. Уже одна эта вспышка ставила под сомнение молву о нем, как о самом вежливом и выдержанном человеке из лагерного начальства. — По заключению психиатра, могут пройти годы, пока к нему вернется память. А до той поры он может двадцать раз помереть в психиатрической больнице. Так что же лучше: ждать, покуда к нему вернется память, что весьма проблематично, или дать ему возможность поселиться и начать новую жизнь в такой большой стране, как Бразилия, где нет расовых предрассудков и где люди наслаждаются жизнью? Я считаю, что ему просто повезло.

— Но я не понимаю! — возразил Куросима. — Ведь он считает себя японцем…

— Понимаешь ты или нет — не суть важно. Решение принято, и в его интересах. Речь идет о его благополучии, а не о тебе.

— Вы всегда были чересчур осторожны. Это ваш главный принцип.

— Вздор! — закричал Итинари. — Решение принято и пересмотру не подлежит. А не желаешь подчиниться, придется подумать и насчет тебя.

Куросима молчал.

— Послушай, Куросима… — сбавил голос Итинари. — В лагере еще ничего официально не объявлялось, так что пока пусть это останется между нами…

По радио сообщили о приближении нового тайфуна. За окном ветер трепал флаг, и время от времени по стеклу принимались барабанить крупные капли дождя. Часто мигая, Итинари прислушивался к шуму ветра и дождя за спиной. А Куросима, глядя на ветер и дождь, прислушивался к буре в собственной душе.

— Помнишь, — сладеньким голоском продолжал Итинари, — недавно ты сказал, что готов вместе с заключенными назвать наш лагерь обезьянником. По совести говоря, я с тобой согласен. Место скверное, здания плохие, инвентарь тоже. Но руководство не сидело сложа руки. Избавиться от заводского шума, дыма и прежде всего от этого вонючего газа — проблема, которую не так-то легко решить. Конечно, кое-что предпринять можно. Но это полумеры. Поэтому руководство предпочло возбудить ходатайство перед министерством о переводе в новое место. После забастовки заключенных, поняв всю серьезность положения, министерство признало это целесообразным. Есть надежда, что в ближайшее время лагерь переведут в Иокогаму. Там предоставят квартиры служебному персоналу. Правда, здорово?

Куросима молча смотрел на начальника, как бы спрашивая: к чему это ты клонишь?

— Послушай, Куросима, — снова заговорил Итинари. — Я тебя всегда считал усердным, дисциплинированным, образцовым сотрудником. Но с тех пор как ты занялся делом Омуры, тебя словно подменили. Стал мне противоречить, оспаривать распоряжения… Я надеюсь, что до переезда на новое место ты пересмотришь свое поведение?

Итак, с переездом на новое место лагерь избавится от вони, получит новое помещение. Сотрудникам дадут квартиры. Какой же смысл тащить с собой на новое место такую обузу, как человек без подданства, и такого строптивого сотрудника, как Куросима?! Ведь вирус неподчинения — опасный вирус. Вот что скрывалось за словами Итинари.

Злоба и ярость душили Куросиму, он отвернулся и сказал:

— Я вас, кажется, понял, господин начальник. Но разрешите и мне подумать.

Куросима круто повернулся и вышел в коридор. Миновав комнату для свиданий и бюро пропусков, он прошел в вестибюль, остановился и стал смотреть во двор, где лил дождь. Ветер стих. «Может быть, я не прав? — размышлял Куросима. — Но нет! Слова красивые, а смысл один: от человека, утратившего память, забывшего свое подданство, решили избавиться».

Но дело не только в этом. Есть и кое-что другое. Почему так торопятся отделаться от Омуры? «Наверняка тут что-то кроется», — думал Куросима. Нет, он так просто не подчинится начальнику. Однажды он дал себе слово когда-нибудь отомстить этому оппортунисту и перестраховщику, привыкшему увиливать от ответственности, и он сдержит это слово.

Тут он услышал за своей спиной тяжелые шаги и обернулся. Куросима хорошо запомнил мясистое квадратное лицо и гавайскую рубашку американца японского происхождения Дэва Оки. Тот, видно, тоже его узнал и весело крикнул:

— Алло, сержант! Ну как, поймали тогда сбежавшего иностранца?

— Никакого побега не было, — ответил Куросима.

Это были в точности те же фразы, какими они обменялись тогда у переезда за мостом Камосаки.

— Вы славный малый, сержант! — загоготал Дэв Ока, хлопнув Куросиму по плечу, и выскочил из вестибюля под дождь.

На автомобильной стоянке во дворе его ждала мокрая, отливавшая черным лаком большая машина иностранной марки. Не успел он вскочить в машину и взяться за руль, как машина рванулась вперед и, круто повернув, вылетела за ворота. Из этой машины Дэв Ока и окликнул Куросиму, когда он наблюдал издали за Тангэ и Фусако в электричке.

Несомненно, он сегодня опять приезжал к начальнику лагеря. Любопытно, по какому делу он сюда приезжает? Куросима пристально глядел вслед машине, удалявшейся по заводскому шоссе. И вдруг его озарила одна мысль.