— Отсюда бы, из лесочка, во фланг ударить, — громко, вслух, подумал майор. — Только силенок для контратаки маловато.

— Соображаешь, — одобрительно согласился полковник. — Спасибо немцу, научил нас подсчитывать силы. Только нет у меня других войск и до завтра не будет.

— Тогда никаких контратак. Жесткая оборона.

Покачав головой, Ходынцев строго произнес:

— Тоже не дело. Оборону немцы прорвут, их надо бить, и бить сильно. Вот что, майор Савчук, времени мало, а на телефон и радио надежды мало. Поэтому садись в броневичок и лети стрелой в штаб Дунаева. Сколько тебе времени надо?

Прикинув расстояние до деревни, где располагался штаб кавкорпуса, и скорость бронемашины по забитым отступающими грунтовкам, сделав поправку на дождь и грязь, майор обещал вернуться через три часа. Ходынцев не поверил, но возражать не стал.

Савчук вернулся чуть позже обещанного, но ничего не пропустил. Холодный дождь остановил немецкое наступление, да и наши подразделения не успевали сосредоточиться в исходных районах. Зато немецкая авиация летать не могла, что само по себе праздник.

Штаб отыскался на единственной в этих местах заметной высотке. Ближний перелесок был заполнен танками — Савчук увидел хорошо знакомые «Т-26», «Т-28», «БТ-2», «БТ-5» и несколько могучих «Т-34». По дороге со стороны города подтягивалась колонна из дюжины отставших машин.

В накрытом тентом штабном окопе под ногами хлюпала дождевая вода. Кроме полковника и штабных командиров здесь оказались два немецких фельдфебеля и лейтенант. Машинально потянувшись к кобуре за «наганом», Савчук обалдело слушал, как приземистый широкоплечий фельдфебель излагает дислокацию войск противника. Немец говорил по-русски довольно чисто, но со страшным армянским или грузинским акцентом:

— Мы взяли языков, добыли солдатские книжки, гауптмана живым не дотащили, но вот его документы и карты из планшета. В общем, против этой высоты и леса они прикрылись двумя пехотными ротами, которые во вчерашних атаках понесли большие потери. При них четыре противотанковых ружья. Здесь на схеме помечено, где у них пулеметы, где минометная батарея. Танки все в овраге укрыты, готовятся к новой атаке на Ворошиловку. Артиллерия — четыре батареи — у изгиба реки.

— Ну, дядя Гриша, удружили, — восхищенно сказал полковник. — Такой работы я еще не видел. Не зря немцы вчера вашу базу в Горелой лощине бомбили — боятся, гады. Хоть часть людей спаслась?

— Люди все целы, — отмахнулся фельдфебель дядя Гриша. — Да и наши схроны не слишком пострадали… Ну, полковник, мы свое дело сделали, теперь твоя очередь.

— Не сомневайтесь, товарищ майор. — Ходынцев взял под козырек. — Сделаем, что сможем, и даже больше.

Странный фельдфебель погрозил ему пальцем и посоветовал не хорохориться, потому что маленько к югу немецкие танкисты громят оборону Брянского фронта и в любой момент могут прорваться, как это случалось летом.

Когда немцы, козырнув, ушли, полковник потребовал:

— Савчук, не тяни резину! Рассказывай, как съездил.

— Разрешите доложить, товарищ полковник, все в ажуре, — майор не смог сдержать довольной ухмылки. — Дунаев мужик толковый, от самой границы бьется. Сразу понял, о чем толкуем. Две батареи противотанковых «сорокапяток» на конной тяге уже подходят к мосту, скоро на нашей стороне будут. За ними скачут верховые — душ триста, и еще столько же безлошадных шагают. Эти подоспеют через час, я думаю.

— Отлично, а вы говорите — дополнительные силы взять негде! — Ходынцев оскалился. — Начарт, начинай через десять минут и накрой погуще минометы.

— Дай хоть танковый взвод, — взмолился Савчук. — И стрелковым командовать могу.

— Остынь, — посоветовал комбриг. — Сегодня ты у нас делегат связи. Вот переправим корпус на этот берег, и тогда, если тебя Дунаев отпустит, дам батальон «тридцатьчетверок», что завтра на станцию прибыть должны.

От его слов майор поморщился, потому что повидал в деле хваленые «Т-34». Машины, спору нет, сильные, но больно уж ненадежные: то дизель перебирать надо, то гусеницы и трансмиссия развалятся. И башни плохо сварены, и оптика дерьмовая, бывало в полусотне шагов от вражеской пушки проедешь и не увидишь.

Вдалеке загремели пушки — противник начал обстрел обороны на подступах к Ворошиловке. Спустя несколько минут грохот усилился — это заговорила советская артиллерия. Фонтаны огня и земли вздыбились в ротных опорных пунктах и на позициях минометов, над скоплениями вражеской пехоты распухали дымные клубы шрапнельных разрывов. Этот праздник военной души продолжался минут десять, после чего часть немецкой артиллерии перенесла огонь на позиции советских батарей. Артподготовка превратилась в артиллерийскую дуэль, потом прилетели «Юнкерсы», нагло не обращавшие внимания на плотные очереди зенитных пушек и пулеметов.

Обмен огневыми ударами продолжался с полчаса, после чего на поле прилегли догорать два пикировщика, опорные пункты были основательно перекопаны воронками, обе стороны понесли ощутимые потери в артиллерии, а немцы все-таки бросились в атаку. Танки резво приблизились к основательно разрушенной деревеньке, но нарвались на дружные залпы противотанковых пушек и отползли на исходные позиции, оставив перед Ворошиловкой несколько подбитых и горящих груд металла. Пехота, поднявшаяся было в атаку, залегла под винтовочными залпами и очередями автоматического оружия.

На замаскированном КП раздались торжествующие выкрики. Понятно было, что подразделения кавкорпуса, вовремя подоспев, уплотнили и укрепили оборону. Ходынцев приказал устроить короткий артналет и начинать атаку. Под чарующие звуки первых выстрелов полковник задумчиво добавил:

— Вы только подумайте, товарищи, какое счастье, что мы вернули западные области и Прибалтику. Иначе немцы начали бы вторжение с позиций в двух шагах от Ленинграда, Минска и Пскова.

— Да уж, не здесь бы сегодня стояли, а где-нибудь под Москвой, — поддакнул Савчук, с ужасом представив, как могли в таком случае развиваться события.

Орудийный гром сильно затруднял разговоры, к тому же в перелеске вокруг холма взревели десятки танковых моторов. Сквозь этот оглушительный шум Савчук чудом расслышал, как совсем рядом кто-то произнес:

— По плохому варианту немцы брали Москву к двадцатому сентября.

Другой голос, уже знакомый — с армянским или грузинским акцентом, — ответил:

— Если помнишь, то по раннему варианту, который получше, наш город взяли в начале сентября, а в конце ноября замкнули блокаду вокруг Москвы и двинулись дальше — на Горький, Ярославль и Рязань.

— Проще говоря, какую-то пользу наши походы через калитку принесли, — сказал первый голос.

От подобных рассуждений майор даже развеселился — ишь ты, какие-то стратеги всю войну на месяцы вперед прописали. Обернувшись, он, к удивлению своему, заметил поблизости лишь давешних «немцев», успевших переодеться в советское обмундирование с не совсем обычными знаками различия. Ну, понятное дело, НКВД — они себя самыми умными считают, будто всерьез могут знать, как дальше война пойдет.

Продолжая посмеиваться, Савчук снова посмотрел на поле боя. Танковая лавина, громя огнем и сверкая блеском, уже приближалась к основательно побитым артиллерией опорным пунктам, заваливая немцев десятками снарядов малокалиберных, но скорострельных пушек. Вскоре стальные коробки ворвались на вражеские позиции, принялись утюжить окопы гусеницами, расстреливать в упор заметавшихся немецких солдат. Следом накатили волны стрелковых цепей. Красноармейцы, пусть и не все были обстрелянные, но дрались с огоньком, стреляли, кололи штыками, забрасывали врага гранатами.

Опорные пункты были взяты почти по графику — за полчаса. Танки неловко развернули боевой порядок вправо, направившись к мосту. Пехота приотстала — командиры второпях приводили в подобие порядка перемешавшиеся в лихой атаке подразделения.

Немцы ответили, как обычно, четко. Нацеленные на мост у Ворошиловки орудия разворачивались стволами на юг, в сторону наступающих красноармейских частей. Танки с крестами тоже повернули навстречу контратакующим.