Гонщик сжал зубы и резко увеличил скорость. Встречный ветер развевал волосы, забирался под одежду, холодил разгоряченное тело. Автомобиль мчался вперед, похожий на алую молнию. Гонщика вдавило в спинку сиденья, заложило уши. Но он не выпускал руль, продолжая выжимать из машины все, что она могла дать. Чтобы не было больше на его родине кровавых казней и отчаянных, обреченных бунтов.

А чернильная лента трассы летела вдаль, исчезая за горизонтом.

Долгая, долгая дорога, которая нигде не кончается.

Выйдя из Города, где жил Человек С Холодными Глазами, Странник пошел по Дороге, такой привычной и доброй. Но погода испортилась, начался дождь. И золотистая пыль под ногами, что всегда поддерживала и помогала идти, превратилась в жирную грязь, путавшую ноги.

Он шел уже довольно долго, не заходя в города, без цели, нигде не задерживаясь. С молодым Менестрелем они так и не встретились. Тот шел в другую сторону. По той же Дороге, тоже вперед, но в другую сторону; и они разминулись.

Странник искал, но не мог найти ни в себе, ни вокруг ни единой строки. Гитара по-прежнему звучала чисто и ясно, но одного этого было мало.

Когда от безысходности стало невозможно дышать, голова начала кружиться, а перед глазами замигали черные и белые точки, он, шатаясь, сошел с Дороги на бесконечное поле шелковистой зеленой травы. Дорога вскоре исчезла за спиной — он удивился, как это странно и непривычно, когда рядом нет Дороги. Он шел долго, переставляя ноги с равнодушием автомата. Он уже знал, что случится, но ему было все равно. И когда солнце коснулось горизонта, он навзничь повалился на траву, раскинув руки и ноги и закрыв глаза. А когда, мгновение спустя, он снова открыл их, то почувствовал, что лежит уже не в траве, а на чем-то мягком и податливом. Белое поле — то ли пух, то ли вата, то ли снег — расстилавшееся до самого горизонта.

Страна Желаний.

…Когда он хотел есть, то находил богато сервированный стол, когда хотел пить — натыкался на чистый родник или вкопанную в землю — чтобы вино не нагревалось — старинную бутыль. Когда он хотел спать, он просто ложился и засыпал, и небо укрывало его беззвездным одеялом.

Потом что-то случилось с его гитарой. Он чувствовал, как дрожат под пальцами струны, но она молчала, как если бы кто-то выключил звук.

И он понял, что надо уходить, но сил уже не было. Он шатался по белому полю, или сидел, сжав руками голову и уставившись в одну точку, и чувствовал, что гибнет…

И тогда он разбил свою гитару, с размаху опустив ее на острый камень. И тоска, мешаясь с ужасом, так рванула его бритвой по горлу, что он развернулся и опрометью бросился прочь…

Три дня он шел, не останавливаясь, но вокруг ничего не менялось. Он больше не мог идти и упал на колени. И тогда, словно во сне, не зная и не задумываясь, почему он так делает, он достал нож и с силой провел острием по запястью. Капли упали на белое поле, и, словно от огня, нежный пух стал чернеть, съеживаться и исчезать. Обнажилась земля — голая, страшная, выжженная. Пятно стало расти, шириться, и вскоре даже вдали нельзя было разглядеть белизны. Только пустая черная земля со всех сторон…

На пятый день проклюнулась первая трава — бледно-зеленая, молоденькая, нежная…

И на исходе седьмого дня Странник вышел к Дороге, покрытой теплой золотистой пылью.

Каждое утро, просыпаясь, человек видит за окном один и тот же пейзаж.

Стоит ранняя весна, повсюду еще лежит снег — тяжелый, ноздреватый. В снегу копошатся детишки в толстых шубах, похожие на неуклюжих насекомых. Тут и там торчат голые мокрые деревья, блестя гладкой корой. В рябом — от голубого до темно-серого — небе дует сырой ветер… Ледяной воздух проникает под любую одежду. Скулы сводит от ненависти. И хочется разбиться о пустоту в глазах людей, чтобы больше не видеть этого неба, этих улиц и этих лиц…

…И в один прекрасный день, неразличимый в череде прочих, человек решит, что он вспомнил.

Когда-то он жил не здесь. Его мир был лучше, гораздо лучше, в нем было тепло и светило солнце, в нем ярки были краски, он был добрее и намного понятнее.

Другой мир. Это покажется ему выходом из злого безнадежного тупика, и человек ухватится за обрывки воспоминаний. А однажды он решит (или и впрямь просто вспомнит?), что мир этот открыт для него до сих пор. Но как туда уйти, он так и не поймет.

И тогда человек придумает себе Странника, чтобы тот рассказал ему, как вернуться домой.

Потом…

А ведь потом он начнет искать этого Странника среди прохожих. И, конечно же, не найдет. И однажды спросит на улице залетного хипа:

— Ты — Странник?..

Хип честно скажет «да»… Но человек уже будет уходить.

Не слушая ответа.

…Он стоит, опираясь спиной о постамент, заложив за пояс большие пальцы рук, и с прищуром смотрит вокруг. Одна нога согнута в колене, другая — выпрямлена. Ты приостанавливаешься, случайно зацепившись взглядом, и вдруг немеешь на полувздохе.

Он смотрит на тебя и смеется.

— Что, парень?.. Время не знаю. И спичек нет… Что, так и будем смотреть — я на голубей, ты на меня?.. Может, поменяемся?.. Только крошки я клевать не буду… Слушай, если тебе назначили свидание у памятника, то, ей-же богу, это не со мной…

Он совершенно реален, и реальна издевка в голосе. Но тебе кажется, что все это только невозможный сон. И ты разлепляешь губы, с головой ныряя в омут.

— Странник… — голос осип и сорвался. — Странник!

Чуть более внимательный взгляд.

— Да, меня так зовут. Ну и что?

И — исчез гул толпы, грохот перекрестка, исчез сам город, и в оглушительно-вязкой резиновой тишине остались только вы двое.

— Странник… — ты мучительно не можешь найти слов. — Я слышал, ты ищешь спутника… — не то, не то! И, почти с отчаяньем, как последнюю надежду: — Если у нас есть родина, Странник… то она у нас одна!

Усмешка.

— Тебя как зовут?

Пауза. Потом, решившись, нездешнее:

— Шер.

Усмешка.

— У тебя талончики на трамвай есть?

Ты растерян неожиданным переходом:

— Наверно найдутся… А что?

— А у меня есть хлеб и чай… Куда поедем? Здесь, знаешь ли… шумно…

— Куда тут можно уехать?.. Разве что за город… в лес…

— Романтик, он считает, что здесь еще остались леса… А впрочем, поехали. А кстати, любитель природы… Ты никогда не замечал, что городские голуби предпочитают убегать, а не улетать?

Ты отвечаешь, не задумываясь, вот они перед глазами — разучившиеся быть свободными, плененные низким каменным небом…

— Город подрезает крылья. И не только птицам.

Он непонятно смотрит на тебя. Снова усмехается.

— Да нет, просто раскормлены сверх меры, — но прежде, чем ты успеваешь среагировать, задумчиво добавляет: — А впрочем…

— Что?

— Нет, ерунда… Идем?

…А потом вы остановитесь на безлюдной опушке изрядно загаженного леса.

Потом Странник будет травить бесчисленные байки, и во время его рассказа словно сам собой появится небольшой костерок и котелок с ароматнейшим чаем, в котором будут плавать сосновые иглы и прочий мелкий лесной мусор…

А потом ты будешь рассказывать ему о своем городе. Но, конечно, в твоем рассказе это будет другой город, очень похожий на настоящий, но куда более подходящий для тебя. И Странник скажет: «А мне это нравится! Пошли?»

И вы действительно придете туда. И город обнимет тебя, ласково и заботливо, и ты с головой окунешься в его солнечные дни и теплые, с бесконечным распахнутым небом, ночи. Самые лучшие дни и самые лучшие ночи.