Прошли годы, и с тех пор они часто встречались то на обедах в Гилдхолле, куда надо было являться в парадной одежде, то на лужайках Глинденбурга, то даже в ложе компании Тоби в палате лордов. Кончилось дело тем, что Тоби предложил Питеру быть шафером на его свадьбе.

Гарриет было известно, что Питера немного удивляла привязанность Тоби — ведь с годами пути их разошлись, оба обзавелись семьями, и у них стало совсем мало общего. Тоби стал представлять «деньги», а Питер — средства массовой информации. Тем не менее их дружба процветала. Эти два огромных человека — Тоби, высокий, как маяк, и ширококостный Питер — часто встречались и ходили друг к другу в гости. Один не завидовал другому, и каждый радовался успехам друга — в точности, как там, высоко в горах.

От громового смеха Тоби в буфете звенела посуда и качались подвески люстр. На вид его можно было скорее принять за фермера или игрока в регби, а не за преуспевающего финансиста. Единственной вещью, по которой можно было догадаться о том, что Тоби не занимается физическим трудом, была пара очков с узкими стеклами, которые всегда сидели на знаменитом носу ТЛС. Сказать о Тоби, что он был «сердечным» человеком, — значит, не сказать о нем ничего. И еще он обожал отвратительные галстуки.

Его жена Барбара была куда спокойнее, но такой же крупной. Этакая «троянская» деятельница на ниве местной и национальной благотворительности и заядлый садовод. У Лиделл-Смитов было два высоченных сына пятнадцати и семнадцати лет, которые имели дурную привычку бродить по дому во время светских раутов с таким видом, словно никого, кроме них, в помещении нет.

Вечер должен был начаться на лужайке, спускающейся к водоему, который Гарриет обычно описывала как маленькое озеро, хотя сами хозяева упорно называли его прудом. За последние десять лет Гарриет уже привыкла к подобным вечерам и точно знала, как все будет происходить. Сначала они будут сидеть на террасе, отделанной йоркширским камнем, и наблюдать за тем, как на землю ложатся вечерние тени. Над ними полетает пара уток, а сыновья Лиделл-Смитов, как огромные мотыльки, будут сновать туда-сюда, таская со стола закуски. Как хорошо сидеть вот так, обсуждая способы возделывания сада и стрижки газонов, не обращая внимания на отдаленный шум лондонского транспорта, напоминающий гул роя пчел.

Вскоре слегка похолодает, и фруктовый вкус терпкого шабли станет уже не таким изысканным. Тогда они все отправятся в большую столовую комнату Лиделл-Смитов, откуда также можно будет наблюдать за темнеющим небом. Небо будет напоминать им об оставшемся за стенами особняка мире, а они будут смотреть на лица друг друга, освещенные золотистым светом дюжины свечей, который отражался в недавно приобретенной Барбарой посуде. Словно по мановению волшебной палочки, из кухни появятся яства с ароматом Средиземного моря. Провансальский овощной суп в огромной трехцветной супнице, потом восхитительный рыбный пирог. Странно, но, видимо, желудки Питера и Гарриет до того сузились, что они едва притрагивались к изысканным лакомствам. В неровном сиянии свечей за их беседой молча следили мрачные глаза человека, изображенного на одном из полотен Дейла Риддлсдена, висевших на противоположной стене. А Питер и Тоби, как обычно, будут говорить друг для друга и для своих внимательных законных жен.

Барбара и Гарриет тоже будут время от времени вставлять кое-какие замечания, и так вечер постепенно дойдет до апельсинов в карамели. А потом подадут кофе, портвейн и бренди. К тому времени, когда Тоби потянется за своими гавайскими сигарами, речь мужчин будет все чаще и чаще перемежаться цветистыми выражениями, придающими такую выразительность правильным, но пресным англо-саксонским фразам.

Устало откинувшись на спинку стула, Гарриет вдруг по-новому стала оценивать все окружающее. Благодаря стараниям Аарона, она сильно устала за день, поэтому ей сейчас было хорошо как никогда. Может, это и ребячество, но она чувствовала, что из них четверых лишь она одна способна на Поступок. Впрочем, может, ее просто радовали успехи в изменении своего облика. Ведь ее тело стало более упругим, и она ощущала это. Под нежным шелком костюма Гарриет чувствовала восхитительную наготу.

Вскоре Марсела предложила убрать со стола. Барбара сказала, что это можно сделать и утром, но, несмотря на это, они сами собрали всю посуду и понесли ее в кухню, украшенную сухими букетами, где в шкафах поблескивали банки с травами и бутылки из цветного стекла.

А потом Питер пошел в туалет, а Барбара направилась в свой кабинет за какими-то бумагами. Гарриет подошла к окну, чтобы еще раз полюбоваться оранжевым закатом, отражающимся в темной воде озера. И вдруг ей пришло в голову, что они с Тоби остались в том мире, с которым она вскоре будет вынуждена расстаться, если только хватит на это смелости. Хозяин молча собирал забытые на террасе бокалы. В полумраке сумерек музыка, грохотавшая в комнате одного из сыновей Тоби. казалась особенно невыносимой. ТЛС споткнулся и замер на месте, держа в руках бокалы.

Они стояли и смотрели друг на друга; Гарриет — в залитой светом комнате, а Тоби — в темноте собственного сада, освещаемого таинственным светом полной луны. Им вдруг ничего стало сказать друг другу. Войдя в дом, Тоби поставил бокалы на стол. А потом снова вышел на террасу. Из кухни слышался смех Питера и Барбары. Уже месяца три Гарриет не слышала, чтобы ее муж смеялся.

Тоби встал рядом с ней, поглядывая на своих уток, которые не могли улететь, потому что им подстригли крылья. После долгой тишины его голос показался каким-то удивительно интимным;

— Гарриет, дорогая, когда ты стоишь вот так, в ярком свете, то твоя милая пижамка не оставляет ровно ничего моему воображению.

Вспыхнув, Гарриет невольно отступила назад. И рассмеялась, чувствуя себя полной дурой. Тоби не двигался с места и неторопливо оглядывал ее с ног до головы.

— Ты просто восхитительна, — с коротким смешком заметил он. — Да уж, счастливец наш Питеркинс, ничего не скажешь.

Тоби частенько поддразнивал ее, но только теперь Гарриет смогла взглянуть на него. Они так долго смотрели друг другу в глаза, что обоим даже стало неловко. Женщина быстро подошла к Тоби, поцеловала его в щеку и пошла в кухню — помогать Барбаре.

Вечером, после того как Гарриет почитала детям на ночь, у нас с нею вышел еще один грандиозный скандал. Я уже был не в состоянии держать себя в руках и метался по кухне, как тигр в клетке. Дело кончилось тем, что я нечаянно разбил кружку Джонти с надписью «МНЕ УЖЕ ДЕВЯТЬ». Не стоило мне этого делать, особенно в сложившейся ситуации.

Завершилась эта леденящая душу перепалка заявлением Гарриет о том, что я просто обязан пойти и разузнать, как обстоят дела с профессиональным эскортом. И рассказать обо всем ей. Я отказался. Не помню, что последовало за этим, но перед моими глазами до сих пор стоит опухшее, заплаканное лицо Гарриет и я слышу, как она орет;

— Значит, я думаю о всяких пошлостях, а ты из себя этакого голубоглазого ангелочка строишь! Сделай то, что я тебе говорю! Черт побери, пойди и выясни все! Неужели тебе на всех нас наплевать?!

Да этой женщиной просто мания какая-то овладела! И я тоже должен включиться в ее безумную игру! Без сомнения, ее потогонные тренировки в Гринвичском центре досуга тоже являются составной частью охватившего ее безумия.

Но справедливости ради должен признать, что она готова абсолютно изменить свой образ жизни, а ведь Гарриет так ценила нашу налаженную жизнь хороший дом, достаток, определенные привилегии. Похоже, события последних шести месяцев сильно повлияли на нее. Зато самоуважения ни у нее, ни у меня не прибавилось. Наоборот, у Гарри даже лицо изменилось: оно стало неузнаваемо жестким, серьезным, а выражение — отрешенным. И в глазах ее всегда было осуждение. Не очень-то приятно проводить время в компании такой особы. Впрочем, думаю, что я в последнее время тоже был не лучшим компаньоном. К тому же Гарриет не привыкла, чтобы я с утра до ночи болтался дома. Она любила, чтобы все было как пописанному. Мне очень ее жаль. Да и себя тоже.