Вообще, ее дело было похоже на своеобразное лечение. Гарриет решила, что вполне могла бы считать себя работником социального обеспечения. Босс одного бюро путешествий, с которым она мило пообедала в «Карленджиос» на Бонд-стрит, привез ее в дом к своему отцу и перед тем, как завалить на пол в ванной комнате, признался Наташе, что ему и в голову бы не пришло иметь дело с кем-нибудь, кроме девушек из эскорта. Сначала он был довольно молчалив, но, удовлетворив свою похоть, стал на удивление разговорчив. Он завернулся в халат, позволил ей принять душ в том же помещении, а потом заварил травяной чай. Он уверял ее, что был вдовцом, и очень боялся, что привяжется к «какой-нибудь молодой леди». Он заявил, что для него в его возрасте было настоящим облегчением узнать, что можно встретиться с молодой сексуальной женщиной без предрассудков, не боясь при этом, что кто-нибудь назовет его озабоченным или призовет к ответу. «Знаете ли, совсем непросто быть мужчиной. Поэтому я и предпочитаю делать то, что делаю сейчас». И он весело рассмеялся, наблюдая за тем, как она вытирается в беспорядке его ванной комнаты.

Но все это нельзя было назвать сексом. Некоторые клиенты были просто вульгарными, другие — настоящими уродцами, у третьих были отвратительные манеры. Гарриет быстро поняла, что если за обедом клиент громко говорит и чавкает, то и в постели он будет вести себя так же гадко. В таких случаях она шла домой. Сомневаться не приходилось — через день-другой у нее будет другой клиент, так что же переживать? Если у нее возникала хоть малейшая тень сомнения, если она хоть немного боялась клиента, то Гарриет честно отрабатывала свои три часа, а затем ехала на электричке в свой Блэкхит, чтобы спокойно провести ночь в собственной постели.

И еще ей нельзя было ни на минуту терять голову. Она всегда внимательно приглядывалась к тому, как закрываются двери, всегда точно знала, где и в каком порядке лежат ее вещи.

Наташа научилась говорить каждому своему клиенту, что он, и только он — самый необыкновенный, самый расчудесный человек на свете. Ее порою даже удивляло, с какой легкостью она повторяет эти слова вечер за вечером. Впрочем, она рассматривала их как своеобразную шутку, понятную ей одной. Это немного развлекало ее в эти одинаковые, похожие вечера. И мужчины всегда были на седьмом небе от счастья. Она знала, что это довольно цинично, зато помогало ей скоротать время. К тому же клиентам это добавляло уверенности в себе. Как им всем хотелось слышать это! Всем до одного! С какой легкостью они верили ей! И платили!

Раз за разом, делая вид, что едва дышит от возбуждения, Наташа замирала и говорила сладким голосом:

— Боже мой, Бернард, это что-то необыкновенное! Ты знаешь, что неповторим в постели? Мне еще никогда не было так хорошо! Ты просто великолепен! И ты такой большой! Я так и знала, что получу с тобой необыкновенное удовольствие. А уж у меня-то опыт немалый, можешь мне поверить!

И все они глотали наживку. Они просто обмирали от восторга, слушая дифирамбы в свой адрес. Подумать только — такая опытная женщина говорит, что лучше их мужчины у нее не было, а это что-нибудь да значит! А Гарриет? У нее была только одна трудность — быть все время начеку и не перепутать имена, не назвать, скажем, того же Бернарда Эдди.

Трудно было не стать циником, узнав, до чего они все одинаковы и какие однотипные у них желания. Каждую ночь она вела один и тот же разговор. И каждый из них непременно говорил: «Почему-такая-хорошенькая-девушка-как-ты взялась-за-такое…» И так далее, и тому подобное… А Наташа ласково улыбалась им и говорила о том, что копит деньги на коттедж в Кембридже, о котором мечтает всю жизнь. И еще она сообщала, что обожает секс. Все просто дурели от этого.

А на самом деле Гарриет не любила его. Она очень уставала от этих бесконечных и опасных упражнений. Трудно заниматься сексом с новым мужчиной, а ведь почти все ее клиенты приходили к ней впервые. Будь на месте Наташи Гарриет, она бы не выдержала. Ей казалось бы отвратительным все — их отношение к ней, их философия, их похоть. Не то чтобы Гарриет была уж такой привередой, но просто ей был знаком мир, из которого пришел Пит Хэллоуэй, мир Пекама, и он был ей весьма неприятен.

Сначала Гарриет отзывалась на каждый звонок. Проработав три месяца, она решила, что не будет работать по понедельникам и вторникам, и еще стала брать пять выходных в месяц — в дни женского недомогания. Это была тяжелая работа. Если ей приходилось встречаться с клиентом, то выходило, что ее рабочий день длится десять часов. В спортзале она была обычно часа в четыре, а засыпала на своей раскладушке на Флиткрофт-Мьюз около двух ночи. И каждую минуту из этих десяти часов она была напряжена, как струна. Ей приходилось встречаться с мужчинами, у которых были проблемы с сексом, которые хотели бы убить своих жен, растерзать матерей, и выход они находили в том, чтобы причинять боль купленной на время женщине или унижать ее. Гарриет имела дело с молчаливыми владельцами фабрик, жаждавшими сосать ее трусики, профессиональными игроками в крикет, которые больше всего хотели облизывать жидкий шоколад, размазанный по ее заднице. А один пожилой оптик из Ковентри выложил на кровать чулки, подвязки и лифчик — для себя. В ушах Гарриет так и стояло Наташино восклицание, когда она увидела, как старый хрыч напялил все это: «Ах, Пол, вы выглядите просто потрясающе!»

Некоторые клиенты просто хотели поболтать. Бывало, ей попадались мужчины, которым некому больше было рассказать об их доле, их женах, детях, начальстве, несправедливой к ним системе, их первом шефе и о том, что их машина нуждается в ремонте. Парни, которые не были уверены в себе. Которые во время полового акта по два раза выходили звонить женам. Какой-то крохотный человечек утверждал, что он — пакистанский принц. Он настоял на том, чтобы Наташа засунула себе во влагалище каблук своей туфельки.

Гарриет возвращалась домой к позднему завтраку. Весь день она, одетая в джинсы и свитер и с растрепанными волосами, занималась хозяйством и проводила время со своими милыми сыновьями и Питером, если, конечно, они могли оторвать его от компьютера. Потом, если у нее была назначена встреча, она шла в спортзал, бассейн, после чего уезжала в город. Она обычно назначала свидание на восемь вечера в каком-нибудь безопасном баре, избегая всяческих заведений в «особняках». К восьми она обычно успевала нанести на лицо боевую раскраску, облачиться в соответствующий прикид, упрятать подальше обручальное кольцо, вставить противозачаточный колпачок и обратиться в мисс Иванову. Таким образом, три часа ее работы, заключавшейся в том, чтобы составить мужчине компанию, закончатся к одиннадцати вечера. Если больше ничего не намечалось, то она успевала на последнюю электричку до Блэкхита. Если же приходилось идти с клиентом к нему в номер, то примерно в два часа ночи у входа в отель ее всегда поджидало такси из фирмы «Тэкси-Э-Гоу-Гоу» с преданным Мелвином за рулем, который всегда так забавно пыхтел.

Да, Мелвин был просто послан ей Богом. Откуда только он ее не забирал! И ни разу он не высказал удивления, ни разу не задал ни одного вопроса о ее занятиях. Из каких бы отелей она ни выходила, от Мелвина она всегда слышала только: «Привет, Наташа». И больше ни слова, если по ее виду было не сказать, что она хочет поговорить. А сам он мог рассказывать ей, к примеру, о футбольном клубе «Милволл». Причем рассказывать до бесконечности.

Бывали ночи, когда она боялась выходить из отеля или когда клиент оказывался довольно приятным. Тогда она оставалась у него на ночь и в семь утра просыпалась рядом с человеком, имя которого зачастую улетучивалось у нее из памяти. Вот по утрам труднее всего было оставаться Наташей. Ей обычно приходилось расплачиваться за то, что она осталась в номере, и трахаться с клиентом еще раз до завтрака. Впрочем, в этом тоже были свои плюсы, ведь она получала больше денег.

Конечно, Гарриет не могла обо всем рассказывать Питеру. Многое ей приходилось держать в себе. Бывали, кстати, случаи, когда он по нескольку дней не задавал ей вопросов. Но после этих спокойных дней он с новой силой начинал терзать ее бесконечными расспросами. С горящими глазами садился он на край ванны и требовал все новых и новых подробностей.