— Скорее! — услышала она встревоженный голос Джонни, и они побежали к выходу. За спиной продолжали щелкать фотоаппараты.

На улице Джонни тяжело вздохнул.

— Да, не повезло! Эти фотографы на каждом углу караулят! — Он посмотрел на Натали. — С тобой все в порядке? Она тебя не поранила? Давай я отвезу тебя домой.

Вначале Натали хотела отказать. Она была действительно рассержена на Джонни. Но потом, прикинув, во сколько ей обойдется такси, решила согласиться.

По дороге домой они почти не разговаривали. Джонни прокручивал какие-то новые записи, а Натали сонно смотрела на спокойное ночное море, величественно мерцающее в мутном свете. После суеты ресторана этот магический пейзаж казался особенно завораживающим, подчеркивая суетность человеческой жизни. Джонни пустил очень приятную романтическую музыку. Теплый ночной ветер ласково овевал ее лицо. Все опять было так хорошо. За исключением одной детали.

Рядом с ней был не тот мужчина.

Наутро Натали проснулась поздно. По привычке она протянула руку к прикроватному столику, нащупала пластмассовый корпус часов и поднесла их к глазам. Скоро десять.

Проспала! — вспыхнула в ее сознании паническая мысль. Ах да! Она тут же успокоилась, вспомнив, что сегодня суббота.

Натали поставила часы обратно на столик, закрыла глаза, и перед ее внутренним взором прошли события вчерашнего вечера.

Только бы не попасть в скандальную хронику! — подумала Натали, вспомнив, что ее фотографировали вездесущие репортеры. Если же какая-нибудь местная газета все-таки опубликует ее фото, Сэм будет в ярости. Он же предупреждал, чтобы она не связывалась с Джонни. Даже если она попытается объяснить ему, как в действительности было дело, Сэм все равно ей не поверит. Когда он в ярости, никакие разумные доводы на него не действуют.

Натали встала, приняла душ, надела джинсы и майку, приготовила завтрак: йогурт с клубникой, апельсиновый сок, кофе.

Обычно по субботам она занималась домашними делами: уборкой, стиркой, покупками. На это уходило около двух часов. И эта суббота тоже не была исключением.

Натали вернулась из магазина, и тут зазвонил телефон. Но пока она ставила сумки, на том конце положили трубку.

Натали погрузила краски, кисти, бумагу и этюдник в багажник своей маленькой машины и отправилась в гости к миссис Эрскин.

День выдался жаркий. Ни ветерка, ни облачка. Дело шло к полудню, а жара уже стояла тропическая. Натали надела широкополую соломенную шляпу, купленную пару лет назад в Испании и ни разу с тех пор не надеванную, ведь в Англии даже летом редко выдаются такие жаркие дни, как сегодня.

Миссис Эрскин жила в небольшом селении Эбботсли, в тридцати минутах езды от Натали, настолько крошечном, что, если ехать на приличной скорости, его можно проскочить, не заметив. Всего лишь ряд современных коттеджей вдоль дороги, церковь в викторианском стиле да экзотический паб с запоминающейся деревянной крышей под старину.

Натали сверкнула с основной дороги и подъехала к дому, стоящему на отшибе. Она остановилась у крыльца и вышла из машины. Первое, что ей бросилось в глаза, — это обилие цветов. Дом буквально утопал во всевозможных растениях. Они обвивали стены и наполняли воздух пьянящим ароматом. Здесь жимолость, там — аронник. Справа и слева море красноголовых пионов, белых и красных роз. У Натали перехватило дыхание от такой красоты.

Крыльцо дома было обнесено зеленой решетчатой оградой, также густо обвитой растениями.

Не успела Натали постучать, как дверь распахнулась и на пороге появилась миссис Эрскин.

— Натали! Милости прошу! Входи! — радостно воскликнула она. — Какая шляпа! Очень предусмотрительно с твоей стороны. Сегодня будет страшная жара, а мы собирались на пленэр. Заноси этюдник в дом. Что будешь пить? Белое вино? Сок? Минералку?

— Сок, пожалуйста.

Прихватив из машины этюдник и прочие принадлежности, Натали вошла в дом. Внутри было прохладно. Каменный пол из плит, отшлифованных временем, покрывали соломенные циновки. Миссис Эрскин пригласила ее пройти на кухню. У одной из выкрашенных в желтый цвет стен стоял огромный дубовый шкаф, через стеклянные дверцы которого Натали могла увидеть множество различной посуды, аккуратно расставленной на полках. Рядом со шкафом находилось небольшое окошко, на узком подоконнике которого стояли терракотовые горшки с геранью. В дальнем конце кухни Натали заметила приоткрытую застекленную дверь, она вела в небольшой внутренний дворик, куда они и прошли.

— Как здесь прелестно! — вырвалось у Натали. Она оглянулась, ища глазами еще какие-нибудь постройки, но ничего такого поблизости не было. Цветы, деревья, шелест листьев, шепот моря, тихое пение птиц. Воздух напоен ароматами. — Райское место! — воскликнула в восторге Натали, опуская на землю свой этюдник. Она обернулась, но миссис Эрскин рядом не оказалось.

— Я рада, что тебе здесь нравится, — донесся из кухни ее голос. Через несколько секунд она появилась со стаканом сока, приправленного мятой. — Выпей пока, а я накрою стол для ленча.

— Я могу вам чем-нибудь помочь? — предложила Натали, ставя свой стакан на столик. Полосатый тент создавал приятную прохладу.

— Спасибо, но я уже все приготовила, — бросила на ходу миссис Эрскин. Она выкатила сервировочный столик, уставленный всевозможными блюдами. У Натали разбежались глаза.

— Для ленча этого многовато! — воскликнула она.

— У тебя определенно разыграется аппетит на свежем воздухе, — заверила ее миссис Эрскин.

— А как вы готовите этот соус? — спросила Натали.

— Мед, горчица и сахар. Попробуй-ка булочки. Я сама их пекла.

— Моя мама тоже сама печет хлеб и говорит, что, когда у нее плохое настроение, она дает выход своим эмоциям, замешивая тесто. Уверяет, что это очень помогает снять стресс, — рассмеялась Натали.

— Верно. Физический труд, если в меру, помогает сохранять душевное равновесие. Я тоже пеку хлеб, вместо того чтобы кого-нибудь поколотить.

— Жаль, что я не могу этого делать в офисе: когда Сэм в плохом настроении, он просто выводит меня из себя, — с сожалением проговорила Натали.

— Да, мне известно, каким он может быть несносным! В детстве он был сущим наказанием.

— Расскажите мне о нем, — попросила Натали и тут же пожалела, что проявила слишком явный интерес к Сэму.

— Позже я обязательно покажу тебе фотографии, — пообещала миссис Эрскин. — А ты давно рисуешь?

— Сколько себя помню. В детстве я нарисовала карандашом на стене гостиной круг, за что была наказана, но это, слава Богу, не отбило у меня тяги к рисованию.

— Согласно легенде, Джотто отличался от других детей тем, что мог рисовать окружности безупречной формы, — сказала миссис Эрскин.

— Ну, мой круг был далек от совершенства. Тем более что внутри я поставила две точки, а вот нос и рот дорисовать не успела, не дали родители.

Так они и беседовали, неспешно переходя от одной темы к другой. С приготовления риса к смешиванию красок. От красок к работе на студии. От студии к Сэму. Но как только речь заходила о Сэме, Натали охватывало странное беспокойство. Опасаясь, что его мать это заметит, она спешила перейти на другую тему.

— А как вы познакомились со своим мужем? — спросила она миссис Эрскин.

— Мы встретились еще студентами колледжа и вскоре поженились. Денег не было. Перебивались с хлеба на воду, пока Джек не подписал контракт на службу в армии. Наконец он начал прилично зарабатывать, и мы смогли позволить себе ребенка.

— Сэма, — машинально произнесла Натали и подумала: Боже! Я снова возвращаюсь к нему. Мать Сэма определенно уже заметила, что я к нему неравнодушна.

— Да, Сэма, — подтвердила миссис Эрскин. — Жизнь военного — сплошные переезды. Каждые несколько месяцев мы снимались с одного места и переезжали на другое. Мне хватало забот и с одним ребенком. Но когда Джек наконец обосновался в Шотландии, я родила еще двоих, на этот раз девочек. Поэтому между ними такая разница в возрасте. — Неожиданно ее лицо погрустнело. — Когда Сэму было шестнадцать, Джек погиб в Гималаях. Он слишком любил рисковать. Усидеть долго дома просто не мог. Сэм унаследовал многие черты его характера, но, слава Богу, не тягу к риску. Он очень рано понял, какое горе человек может принести любящим его людям, безрассудно рискуя жизнью. Муж погиб глупо, — проговорила она грустно. — После смерти Джека Сэм остался единственным мужчиной в семье. Для сестер он был чем-то вроде отца. Воспитывал их, следил за ними. Но, когда Дженни исполнилось пятнадцать, она не захотела, чтобы с ней обращались как с маленькой девочкой.