Я улыбнулась и покачала головой.

— Нет, спасибо, у меня очень много работы.

Как я и ожидала, он посмотрел на меня с обидой, а я пожала плечами, как бы говоря: «Я с этим ничего не могу поделать».

Эта проблема встала передо мной, когда я поселилась в общежитии ИМКА. Пока я жила в семье, то, как правило, не появлялась среди незнакомых мужчин одна. Если какой-нибудь мужчина приходил к моим родителям, к тетушке Сахру или к дяде Мохаммеду, то он либо знал наши обычаи и не пытался назначить мне свидание, либо объяснялся по этому вопросу с моими родственниками. С тех пор как я ушла от дяди, я была предоставлена самой себе. Впервые мне пришлось самостоятельно решать, как поступать в таких обстоятельствах. В общежитии ИМКА была тьма молодых холостяков. И в ночных клубах, куда мы ходили с Хальву, я тоже знакомилась с мужчинами. Когда же я стала работать фотомоделью, то и знакомых мужчин у меня стало еще больше.

Правда, никто из них меня не интересовал. Мысль о том, чтобы вступить в интимную связь с мужчиной, не приходила мне в голову, но, к сожалению, по собственному горькому опыту я знала, что мужчинам такая мысль очень даже приходит в голову. Не могу даже представить — хотя я много об этом размышляла, — как сложилась бы моя жизнь, не будь я обрезана. Мне нравятся мужчины, к тому же я очень эмоциональная и влюбчивая. Прошло уже шесть лет с дня бегства от отца, и одиночество угнетало меня. Я очень скучала по родным и жила надеждой, что когда-нибудь у меня появится муж, будет собственная семья. Но пока я была зашита, мысль о близости с кем бы то ни было отпугивала меня, заставляла замыкаться в себе. Казалось, наложенные швы не дают мужчине возможности войти ни в меня физически, ни в мою жизнь вообще.

Другая сторона этой проблемы, не позволявшая мне сближаться с мужчинами, состояла в том, что я осознавала, как сильно отличаюсь от других женщин, особенно от англичанок. Приехав в Лондон, я постепенно пришла к пониманию того, что далеко не всем девушкам делали то, что в свое время сделали со мной. Когда я жила у дяди Мохаммеда вместе со своими двоюродными сестрами, то нет-нет да и оказывалась в ванной и туалете [12]с кем-нибудь из них. Меня поразило, как они писали: быстро, сильной струей, тогда как мне требовалось минут десять, чтобы опорожнить мочевой пузырь. Крошечное отверстие, оставленное старухой-цыганкой, позволяло моче только капать.

— Уорис, а почему ты так писаешь? Что это с тобой?

Мне не хотелось отвечать им: я предполагала, что по возвращении в Сомали они тоже подвергнутся обрезанию, поэтому отделывалась шуточками.

А вот над месячными шутить не приходилось. С самого начала, когда мне было лет одиннадцать-двенадцать, они стали для меня настоящим кошмаром. Началось это однажды днем, когда я в одиночестве пасла своих козочек и овечек далеко от дома. День выдался невыносимо жаркий, и я, ощутив слабость, присела под деревом, чувствуя себя совсем плохо из-за того, что у меня и живот разболелся. Я недоумевала: «Почему так больно? Может, я забеременела? Может, у меня будет малыш? Но ведь я же не была с мужчиной, откуда взяться ребенку?» Чувство тяжести все усиливалось, вместе с ним рос и мой страх. Примерно через час я пописала и увидела кровь. Тогда я решила, что умираю.

Бросив животных, я помчалась домой и подбежала к маме с плачем и криками:

— Я умираю! Ой мамочка, умираю!

— Что ты такое говоришь?

— У меня идет кровь, мамочка! Я умираю!

— Да нет, ты не умрешь, — строго взглянула на меня мама. — Так и должно быть. Это у тебя начались месячные.

О таком я никогда раньше не слыхала, вообще ничего об этом не знала.

— Пожалуйста, объясни мне. Расскажи, что это такое.

Мама объясняла мне, в чем дело, а я тем временем мучилась, держась руками за живот.

— Но как сделать, чтобы сейчас не болело? Понимаешь, я чувствую, что вот-вот умру.

— Уорис, с этим ничего не поделаешь. Ты просто должна потерпеть. Подожди, пока само пройдет.

Меня, однако, такой выход не устраивал. Раздумывая над тем, как облегчить боль, я вернулась в пустыню и стала копать ямку под деревом. Занявшись делом, я смогла отвлечься от мыслей о боли, стало немного легче. Я копала и копала палкой, пока яма не стала достаточно большой, чтобы я могла поместиться там до пояса. Тогда я забралась в ямку и подгребла к себе побольше земли. Под земляным слоем было прохладнее, вроде как приложить пузырь со льдом. Так я переждала самое жаркое время.

Подобные ямки я стала выкапывать каждый месяц, когда приходило время, и таким образом справлялась с болью. Как ни странно, но позднее я выяснила, что моя сестра Аман делала то же самое. Но такое «лечение» имело и свои недостатки. Как-то раз отец проходил мимо и увидел, что его дочь наполовину закопана под деревом. Действительно, если смотреть со стороны, выглядело это так, будто меня разрезали пополам и поставили на песок верхнюю часть.

— Что это ты придумала?

Услышав его голос, я бессознательно попыталась выскочить из ямки, да не тут-то было: землю вокруг я утрамбовала довольно плотно. Извиваясь и отчаянно работая пальцами, я старалась освободить ноги. Папа хохотал до слез. Я постеснялась объяснить, почему так получилось, и он еще не раз надо мной посмеивался:

— Если тебе так хочется похоронить себя заживо, доводи дело до конца! Зачем же останавливаться на полпути?

Потом он все же спросил у мамы, отчего я так странно поступаю. Отец опасался, не превращаюсь ли я в одну из тех зверушек, что живут в норах, наподобие крота, который вечно роет подземные ходы. Мама объяснила ему, в чем тут дело.

Как бы то ни было, но мама сказала правильно: снять боль ничем не удавалось. Тогда я этого не понимала, но менструальная кровь скапливалась у меня в теле, как и моча. Только текла она — или пыталась течь — несколько дней подряд, и ее давление на зашитую перепонку становилось невыносимым. Вытекала она по одной капельке, в результате чего каждая менструация затягивалась дней на десять.

Когда я жила у дяди Мохаммеда, проблема катастрофически обострилась. Однажды рано утром я, как всегда, готовила ему завтрак. Потом понесла поднос в столовую, где дядя уже сидел за столом и ждал. Внезапно у меня потемнело в глазах, я уронила поднос, все попадало на пол. Дядя подбежал и стал шлепать меня по щекам, приводя в чувство. Я постепенно стала приходить в себя и услышала как бы издалека голос дяди:

— Маруим! Маруим! Ей плохо!

Когда я окончательно очнулась, тетушка спросила, что со мной стряслось. Я объяснила, что в то утро у меня начались месячные.

— Нет, здесь что-то не так. Надо показать тебя доктору. Сегодня же пойдем к моему врачу.

Тетиному врачу я рассказала, что месячные протекают у меня очень тяжело, всякий раз мне кажется, что я умираю. Боль так скручивает меня, что я не знаю, что делать.

— Вы можете мне помочь? Пожалуйста, можно хоть что-нибудь сделать? Я больше не в силах это терпеть.

Впрочем, я не стала говорить ему, что подверглась обрезанию. Я просто не знала, как подступиться к этой теме. Я была еще ребенком, и невежество, смущение и стыд не позволяли мне обсуждать что бы то ни было связанное с этим состоянием. К тому же я не была уверена, что корень проблемы именно в обрезании, ведь я считала, что это происходит со всеми девочками. Моей маме эти боли не казались чем-то необычным: все женщины, кого она только знала, были обрезаны, и все они испытывали те же мучения. Считается, что это часть бремени, выпадающего на долю женщины.

Доктор моей тайны так и не узнал — он не стал меня осматривать.

— Единственное, что я могу вам дать, — это противозачаточные таблетки. От них боли прекратятся, поскольку прекратятся сами менструации.

Ура! Я стала принимать таблетки, хотя мне это и не нравилось. От двоюродной сестры Басмы я слышала, что эти таблетки вредны для здоровья. Но через месяц боли прекратились, кровотечений почти не было. Однако случилось и кое-что непредвиденное, тело-то мое было обмануто: таблетки заставили его считать, будто я беременна. Грудь у меня увеличилась, бедра и ягодицы тоже, лицо округлилось, я сразу располнела. Такие резкие изменения выглядели неестественно, как-то слишком странно. Я перестала принимать таблетки, решив, что лучше уж терпеть боль. Потерпеть-то мне пришлось: боли возобновились, и еще сильнее, чем прежде.