Однажды я нашла страусиное яйцо. Я решила взять его домой: мне хотелось посмотреть, как из него вылупится страусенок, а потом держать этого страусенка у себя. Яйцо было размером с шар для игры в боулинг. Я выкопала его из песка и понесла, но тут появилась мама-страусиха и погналась за мной. Мы бежали наперегонки, а страусы, уж поверьте, бегают очень быстро — до шестидесяти с лишним километров в час! Она вскоре догнала меня и принялась бить клювом по моей голове — тук-тук-тук. Мне показалось, что она хочет продолбить мне голову, как яйцо, поэтому я оставила ее дитя в покое и со всех ног бросилась прочь.

Мы редко приближались к лесистым районам, но когда так случалось, мы обожали смотреть на слонов. Громоподобный рев был слышен издалека, и мы сразу взбирались на деревья, чтобы разглядеть их. Подобно львам, обезьянам и людям, слоны живут семьями. Если среди них находится малыш, то каждый взрослый слон — кузен, дядя, тетушка, сестра, мама, бабуля — старательно присматривает за малышом, чтобы никто его не обидел. И мы могли часами сидеть на деревьях, со смехом наблюдая за жизнью слонов.

Но постепенно счастливых дней становилось в семье все меньше. Сестра убежала из дому. Брат отправился в город, учиться в школе. Я узнала о нашей семье и вообще о жизни много печального. Перестали идти дожди, и растить скот становилось все труднее. Жизнь становилась более суровой, и я вместе с ней.

Этому способствовало еще и то, что на моих глазах умирали братишки и сестренки. В нашей семье было когда-то двенадцать детей, а сейчас осталось только шестеро. Мама родила двойняшек, которые умерли сразу же после рождения. Следующей стала красивенькая девочка шести месяцев от роду. Сегодня еще она была крепенькой и здоровой, а назавтра мама позвала меня:

— Уорис!

Я подбежала и увидела, что она стоит перед крошкой на коленях. Я сама тогда была еще маленькой, но поняла, что что-то не так, как должно быть, — малышка выглядела какой-то не такой.

— Уорис, принеси верблюжьего молока! — приказала мама.

Я была не в силах пошевелиться.

— Беги же скорее!

А я стояла как заколдованная, не в силах отвести глаз от сестренки. Мне было страшно.

— Да что с тобой? — закричала мама.

Я наконец смогла отвести взгляд и уйти, хотя знала, что увижу, вернувшись назад. Молоко я принесла, но малышка уже лежала без движения, и я поняла, что она умерла. Я снова посмотрела на сестру, и мама больно ударила меня. И долго еще она винила меня в смерти малышки: она считала, что во мне есть какая-то колдовская сила и что это я навлекла смерть на сестренку, когда стояла и смотрела на нее, не отрываясь.

У меня такой силы не было, но один из моих младших братьев и вправду обладал сверхъестественными способностями. Все соглашались с тем, что это не обычный ребенок. Мы прозвали его Стариком, потому что волосы у него поседели, когда ему было лет шесть. Он был необычайно умным, и все в округе приходили к нему за советом. Подходили к нам, бывало, и спрашивали:

— Где Старик?

А потом по очереди сажали этого маленького седовласого мальчика к себе на колени.

— Что скажешь, будут дожди в нынешнем году? — спрашивали у него.

Говорю как на духу: он никогда не вел себя как ребенок, хотя по годам был еще совсем дитя. Он размышлял, разговаривал, сидел и вообще вел себя так, как делают это очень мудрые старики. Все его уважали, но и побаивались тоже — настолько очевидным было то, что он не похож на остальных. Старик умер, будучи по годам совсем еще мальчишкой, словно в несколько коротких лет уместилась целая жизнь. Никто не знал, от чего он умер, но все чувствовали, что в этом был сокрыт какой-то глубокий смысл. «Он не от мира сего, иначе и быть не может…»

Как во всякой большой семье, каждый из нас отличался своими чертами характера. Я, например, была бунтовщицей — такой репутации я обязана поступкам, которые мне самой представлялись абсолютно логичными и оправданными, но старшим, особенно отцу, казались просто возмутительными. Как-то раз мы с младшим братом Али сидели под деревом и ели белый рис [2]с верблюжьим молоком. Али быстро и жадно проглотил свою долю, а я тщательно жевала, потому что это был редкий для нас деликатес. Еда не была у нас чем-то само собой разумеющимся, поэтому я всегда ценила ее и с наслаждением смаковала каждую крошку. В моей чашке оставалась совсем капелька риса с молоком, и я предвкушала радость от этих последних крох. И вдруг Али запустил ложку ко мне в чашку и выгреб все до последнего зернышка. Не раздумывая долго, я схватила лежащий рядом нож и воткнула ему в бедро. Он завопил, но нож из раны вытащил и вонзил в мою ногу, в то же самое место. Теперь мы оба были ранены, однако наказание выпало мне — я же ударила его первой. У нас до сих пор остались одинаковые шрамы в память о том обеде.

Одно из самых ранних проявлений моего бунтарского характера связано со страстной мечтой иметь пару башмаков. Обувь на всю жизнь стала моей навязчивой идеей. Даже теперь, когда я работаю моделью, у меня не очень много одежды, пара джинсов и две-три футболки, зато целый шкаф забит туфлями на шпильках, сандалиями, теннисными туфлями, кроссовками, мокасинами, сапогами… Только — вот смешно! — надеть мне к ним нечего. А когда я была маленькой, мне отчаянно хотелось иметь обувь, однако в нашей семье и одежда-то была не у всех детей, а уж на обувь денег и подавно не хватало. А мне не давала покоя мечта носить такие же замечательные кожаные башмаки, как у моей мамы. Как жадно я мечтала: вот надену такие удобные башмаки — и погоню на выпас свое стадо, и буду идти, не обращая внимания на камни и колючки, на змей и скорпионов! Мои ступни вечно были в синяках и ссадинах, следы от них остались до сих пор. Однажды острый шип проткнул мне ступню насквозь. А бывало, что шипы вонзались в ногу и ломались там. В пустыне у нас врачей не было, как и лекарств, чтобы залечить рану. А ходить-то все равно нужно было, иначе как пасти скот? Нельзя было сказать: «Ой, я сегодня не могу». Просто каждый вставал утром и шел со стадом, как придется.

Один из братьев отца был человеком очень зажиточным. Дядя Ахмед жил в Галькайо [3], а мы пасли его верблюдов и другой скот. Мне поручали ходить за его козами, потому что я работала на совесть, следила за тем, чтобы они вволю напились и наелись, и как могла оберегала их от хищников. Как-то раз — мне было тогда лет семь — дядя Ахмед приехал к нам в гости, и я сказала:

— Послушай, я хочу, чтобы ты купил мне башмаки.

Он взглянул на меня и рассмеялся.

— Ладно, ладно, договорились. Будут тебе башмаки.

Я понимала, что он удивился, ведь девочки обычно ни о чем не просят, а уж тем более о такой диковинке, как башмаки.

Когда спустя какое-то время отец снова повел меня повидаться с дядей, я была как на иголках: еще бы, ведь сегодня тот день, когда у меня появится первая в жизни пара обуви. Чуть ли не с порога я спросила:

— Ну как, ты привез то, что я просила?

— Конечно, вот они, держи, — сказал дядя и протянул мне сверток.

Я взяла в руки то, что он дал, и внимательно рассмотрела. Это были резиновые сандалии, а вовсе не замечательные кожаные башмаки, как у мамы. Просто дешевенькие желтые шлепанцы! Я глазам своим не верила.

— И это мои башмаки? — Я заревела и швырнула ими в дядю.

Шлепанцы попали ему в голову. Отец попытался сделать вид, что расстроен, но у него это не получилось — он согнулся пополам от хохота.

— Просто не верится! — возмутился дядя, обращаясь к нему. — Как ты воспитываешь детей?

Я набросилась на дядю с кулаками за то, что он так меня огорчил. Я была вне себя от злости.

— Я за эту дрянь столько работала? — кричала я. — Я делала за тебя всю работу, и это твоя благодарность? Пара дешевых резиновых шлепанцев для меня? Тьфу! Да уж лучше я буду ходить босая… И буду, пусть даже сотру ноги до крови! Все лучше, чем носить этот мусор!