Она состроила презрительную гримасу. Каким бы славным он ни был и сколько бы добра ей ни сделал, он считал себя главным только потому, что он мужчина. С каким удовольствием она постарается при первом удобном случае поколебать его самоуверенность!

Однако она испытывала смущение. Все чаще она забывала, что он презренный англичанин, и то, что рассказывал об англичанах Магнус, как-то постепенно отходило на задний план, блекло. На самом деле капитан ее сильно раздражал, и если он считал ее упрямой, она, в свою очередь, считала его таким же. По правде сказать, она не встречала более настырного мужчину, разве что за исключением Магнуса, пусть каждый из них действовал по-своему: там, где Магнус негодовал и бушевал, капитан оставался обманчиво спокойным и убедительным, но от нее не ускользнуло: в большинстве случаев он добивался своего.

Если бы Сара встретилась с капитаном в любых других обстоятельствах, она бы призналась, что ее неотвратимо тянет к нему. Честно говоря, он во многом походил на Магнуса. Пусть на первый взгляд они казались очень разными. Но она видела: капитан наделен жизнелюбием и особой способностью не реагировать на вспышки чужой глупости, что было несвойственно Магнусу. Сара обладала той же счастливой способностью, но развитой в гораздо меньшей степени. Враги они или нет, она и капитан Эшборн имели куда больше общего, чем Сара хотела признать.

Но, как бы там ни было, она не хотела перекладывать всю ответственность за их путешествие только на его плечи. Она сама распоряжается своей судьбой, и капитан не должен забывать о том ни на минуту.

Впрочем, день и вправду был чрезвычайно долгим и трудным. Глаза слипались, и Саре с трудом удавалось держать их открытыми. Она помотала головой, чтобы отогнать сон, и села попрямее на жестком сидении, при этом понимая: она слишком устала.

Ее глаза в очередной раз закрылись, голова склонилась набок. Вязкий сон спеленал ее.

Когда через некоторое время Сара проснулась, она обнаружила две неприятные вещи. Во-первых, ее голова удобно лежала на широком плече капитана, а его рука тепло обнимала Сару за плечи. А во-вторых, начался дождь.

ГЛАВА 8

Сара встрепенулась. Щеки ее вспыхнули.

— Боже праведный! Почему вы меня не разбудили? Долго я спала? — спросила она виновато. Она утратила чувство времени, но ей казалось, что даже, несмотря на сгустившиеся тучи, небо темнело отнюдь не ночной темнотой. Вероятно, близилось утро.

Он улыбнулся ей, сейчас совсем не похожий на того офицера с угрюмым лицом, которого она увидела при первой их встрече. Если раньше ему бы не помешало побриться, то теперь это было попросту необходимо. Капитан снял кивер, и дождь обильно смочил его густые волосы.

— Вы спали не больше часа, — ответил он добродушно. — А не разбудил я вас потому, что вам следовало отдохнуть. Кроме того, безопасней, когда вы спите, вы не выдумываете разных рискованных предприятий, из-за которых можно угодить в беду. Я боялся, вас разбудит дождь, поскольку вы и так проснулись, взгляните вокруг.

Она бросила быстрый взгляд назад, хмурясь и еще ничего не понимая со сна. С минуту она недоумевала, что он имел в виду, затем увидела: багровое зарево вдалеке — отсветы горящего города — мрачное воспоминание о минувшей ночи, столь похожее на восход солнца там, где никакого солнца не должно быть, исчезло. Там оставалась лишь неестественная темень, будто нависшие, поредевшие клубы дыма. Дождь оказался манной небесной: огонь оставил город.

Она снова моргнула, вспомнив невероятные события ночи, и прошедшее едва не показалось ей страшным сном; но рядом с ней все так же находился английский офицер, а сердце ее сжималось при мыслях о Магнусе.

Все сильнее занимавшийся рассвет напомнил ей о том, о чем она прежде не думала: ее внешний вид оставлял желать лучшего, к тому же она все еще тепло куталась в мундир капитана, а сам владелец мундира нещадно мок, хотя дождь, еще не набрав силу, казался легкой холодной моросью. Сара посмотрела на других пассажиров повозки и с благодарностью поняла, что они тщательно укрыты пуховой периной и не промокнут, если дождь не усилится. Однако капитану пришлось несладко, и Сара процедила сквозь зубы:

— Возьмите ваш мундир. Мне следовало давно его вернуть.

Он взглянул на нее с удивлением.

— Нет, пусть лучше остается у вас. Думаю, так безопаснее для нас обоих.

Но она уже упрямо стаскивала мундир.

— Ни в коем случае!.. Вы ранены, а вам пришлось всю дорогу править лошадьми! Передайте мне вожжи и попытайтесь хоть немного вздремнуть.

— Моя дорогая дев... Моя дорогая мисс Маккензи, — с улыбкой поправился он. — Это пустяки, царапина, уверяю вас. Я, признаться, все размышляю над тем, как я, черт возьми, поддался на ваши уговоры?

— Никто вас не уговаривал! — со свойственной ей вспыльчивостью перебила она. — Насколько я помню, вы настояли на поездке, угрожая запереть меня, если я не соглашусь.

— Не мог же я позволить вам привести в действие ваш безумный план! Знаете, о чем я еще подумал? Неужели все американки похожи на вас? Клянусь, мне трудно даже попробовать вообразить такое, — насмешливо заметил он.

Сара не обратила внимания на насмешку.

— Конечно, не все, — быстро ответила она. — Мы очень разные. Впрочем, из того, что мне доводилось слышать, можно сделать вывод: американки более независимы, чем англичанки.

— Да, вы правы, — согласился он. — Я попытался представить какую-нибудь знакомую мне даму в подобной невероятной ситуации и не смог. Как вы считаете, в чем причина такого отличия? Может быть, в том, что ваша страна совсем молода?

— Полагаю, вы правы. А ведь теперь мы уже менее независимы, чем раньше. Мисс Дэнвилл — помните ту пожилую леди, мы останавливались у ее дома, — уверяет: когда она была девочкой, женщины делили с мужчинами любые трудности, например, сражались с индейцами, и порой с большим успехом, чем представители сильного пола.

— Невероятно! — откликнулся он, с изумлением разглядывая ее разгоревшееся лицо. — И вы говорите так, будто жалеете, что не застали те времена.

— Жалею. Магнус и мисс Дэнвилл считают, что чем цивилизованнее становится наша жизнь, тем быстрее исчезают из нее задор и веселье.

— На вашем месте я бы не переживал столь сильно. События последних дней убедили меня: к вам вовсе не подходят слова «покорная» или «ручная».

Она пожала плечами и бросила на него быстрый взгляд, невольно подумав: здесь у них есть немало общего.

— А вы? — сухо поинтересовалась Сара. —

Ведь вам, должно быть, не слишком-то нравились покой и безопасность, коль скоро вы пошли в солдаты? Он рассмеялся.

— Вы совершенно правы. Мы с вами оба плохо вписываемся в окружающую обстановку. Я, скажем, не могу представить вас в бальном зале поддерживающей светскую беседу и изящно обмахивающейся веером.

Она состроила гримаску.

— Я тоже не могу этого представить. Я не привыкла к пустой болтовне и жеманству и не умею притворяться, делая вид, будто мужчина, с которым я разговариваю, самый умный и блистательный собеседник на свете, хотя на самом деле он глуп словно пробка!

— Довольно! — усмехаясь, попросил он. — Я понял то, о чем и не догадывался раньше: быть женщиной чрезвычайно тяжело! Но что же о вас думают ваши американские мужчины, мисс Сара Маккензи? Они могут оценить вашу независимость?

— Нет. Мне кажется, в глубине души они такие же рабы условностей, как и британцы. Магнуса моя «независимость» порой приводит в отчаяние, но что поделаешь? Впрочем, надо отдать ему должное: он никогда не пытался принуждать меня заниматься тем, что мне не нравится, и редко что-нибудь запрещал.

— Это заметно. По мне, было бы лучше, обходись он с вами построже. Кстати, почему вы зовете отца «Магнус»?

Она равнодушно повела плечом.

— Не знаю. Я всегда его так называла. Моя мать умерла, когда я была совсем маленькой, я едва ее помню. Отец сам вырастил меня. А еще Десси и Хэм, конечно. Десси частенько ворчит, что отец махнул рукой на мое воспитание, даже не приучил слушаться старших. Но я благодарна ему: вот был бы ужас, если бы в детстве мне пришлось тихо сидеть с шитьем или у фортепьяно, подобно другим маленьким девочкам! Магнус прощал мне и непослушание, и проказы; единственное, за что мне доставалось, так это за трусость. Если я пугалась чего-нибудь, он мог и уши надрать и никогда не разрешал оправдывать свой страх тем, что я девочка.