Пальцы Мигеля, кружившие вокруг ее сосков, сжали их, и Карина задохнулась от наслаждения.

— Нет, секс здесь ни при чем. Когда мы занимались любовью, мы становились единым целым, струной и смычком, объединенным одной мелодией, которую мы доводили до совершенства. Это слова все испортили. Из-за них мы разошлись. Из-за сказанных и несказанных. Твоих и моих. Больше никаких слов.

У нее уже не было сил сопротивляться. Его ласки становились все требовательнее, движения все быстрее. Прелюдия закончилась, они подходили к главной теме.

Да, Мигель прав, мелькнуло у нее в голове. Нас развели слова. Неправильно понятые, многозначные, коварные, лживые, скользкие, как угри, тяжелые, как небесный свод на плечах атлантов, острые, как опаляющий луч лазера. В том, что происходило сейчас, была лишь красота, приближенная к идеалу.

Карина вскрикнула, почувствовав, как Мигель входит в нее, — медленно, осторожно, словно слепой, впервые идущий новым маршрутом. Впрочем, осваиваться долго ему не пришлось, и вскоре они уже поймали нужный темп.

В какой-то момент Карина почувствовала, что душа ее отрывается от тела и, как подхваченный ветром листок, взмывает ввысь, туда, где она может существовать отдельно, где нет ни боли, ни ревности, ни отчаяния.

— Еще… еще… еще… — долетали до нее чьи-то слова. — Пожалуйста, Мигель…

Наверное, он не слышал ее, как не слышит ничего пианист-виртуоз, полностью сосредоточенный на особенно сложной пьесе.

Перед глазами Карины появилась вдруг странная картина: два несущихся друг другу навстречу поезда. Она знала, что они вот-вот столкнутся, но испытывала не страх, а некий восторженно-благоговейный ужас. И в тот момент, когда поезда уже выскочили на прямой участок, в мозгу у нее что-то щелкнуло.

Она пришла в себя на широкой двуспальной кровати в комнате Мигеля, который бережно растирал ее мягким полотенцем. Его смуглая кожа в приглушенном свете прикроватной лампы казалась медно-красной.

Увидев, что она открыла глаза, он улыбнулся.

— Не волнуйся, с тобой все в порядке.

Она недоверчиво покачала головой.

— Я потеряла сознание. Со мной никогда ничего подобного не случалось.

— Ничего особенного. Женщины нередко падают в обморок в подобных ситуациях.

Она ощутила укол ревности.

— Похоже, у тебя большой опыт по этой части.

Мигель покачал головой и посмотрел на нее уже совершенно серьезно.

— Тебе не о чем тревожиться. У меня никого не было с тех пор, как появилась ты.

— Откуда же… — Карина прикусила язык, но было уже поздно.

Мигель пожал плечами.

— Откуда я это знаю? Милая, мужчины тоже читают определенные журналы. В наше время тайн уже не существует. — Мигель отложил полотенце.

— Спасибо, — прошептала она.

Он погладил ее по плечу, и прикосновение отозвалось сладкой истомой, растекшейся по телу, как растекается свежий, пахучий, только что собранный мед.

— Это мне надо благодарить тебя. Ты не представляешь, что я чувствую, когда ты дотрагиваешься до меня. Во мне будто вспыхивает огонь. — Он прикрыл ее одеялом и выпрямился.

— Мигель?

— Ты ведь хочешь поспать, да? Не стану тебе мешать.

Она протянула руку.

— Разве ты не хочешь остаться?

Мигель рассмеялся и, наклонившись, крепко сжал ее пальцы.

— А разве ты не видишь?

Взгляд Карины скользнул по его обнаженной груди и наткнулся на обмотанное вокруг пояса полотенце. Глупый вопрос.

— Я хочу любить тебя днем и ночью, но я никогда не возьму то, что ты не захочешь дать сама.

Такого ответа она не ожидала. С его стороны было бы естественным закрепить одержанную в ванной победу. Ей казалось, что его план состоит именно в том, чтобы обольстить ее. Если его намерения были именно таковы, то что-то изменило их. Что? Карина не знала, но была тронута. Мигель отказывался пустить в ход свое самое сильное, безотказно действующее оружие. Он предоставлял ей выбор.

Такая смена тактики дала ему неожиданное преимущество, поколебав ее решимость сопротивляться. Что толку сидеть в окопе, если противник не наступает? Инициатива переходила к ней. Карина хотела его не меньше.

Она потянула за край полотенца, и оно мягко, словно неохотно сползло на пол.

— Ты уверена? — хрипло спросил Мигель.

Их взгляды встретились. Карина отбросила одеяло.

— Я хочу тебя.

Мигель не заставил ее просить дважды.

— Ты даришь мне рай.

Наслаждение, на которое она уже больше не рассчитывала, затопило ее, заполнив каждую клеточку тела. Приподнявшись на руках, оберегая Карину от веса своего внушительного тела, Мигель застыл. Глаза у него были закрыты, лицо напряглось, и только приоткрытые губы подрагивали, как у человека, возносящего молитву Богу.

Карина тоже не двигалась, вбирая в себя полузабытые, но в чем-то новые ощущения. Она не сразу поняла, в чем дело, и лишь спустя какое-то время вспомнила. Мигель обошелся без презерватива. Да, теперь в этом не было необходимости.

— Ты уверена, что мы можем себе это позволить? — с тревогой спросил он, заглядывая ей в глаза.

— Конечно, — поспешно ответила она. — Врач сказал, что секс допустим до самых родов.

— Точно? — Он уже пришел в движение, начав, как всегда, нарочито медленно.

— Ты же мужчина, ты сам должен это знать, лукаво напомнила Карина.

Он покраснел.

— В мужских компаниях такие вещи не обсуждаются.

Карина рассмеялась.

— Оказывается, и тебе есть чему поучиться.

Мигель лежал рядом, стараясь восстановить дыхание, и Карина завороженно наблюдала, как поднимается и опускается его могучая грудь, покрытая густыми черными волосками.

— Как ты вошел? Дверь ведь была закрыта.

— Неужели ты думаешь, что я умею только делать деньги?

— Нет, ты прекрасно делаешь кое-что еще. — Она провела ладонью по поджарому животу. — И в этом деле ты настоящий мастер.

Он остановил ее руку.

— Подожди, дай мне несколько минут.

— Я соскучилась. — В доказательство своих слов она потерлась бедром о его ногу. — Так ты вскрыл замок?

— Меня научил этому отец Рафаэллы. Он прожил трудную жизнь, рос на улице, зарабатывая на кусок хлеба не только головой, но и кулаками. Так вот, он часто повторял, что мужчина должен уметь все. От него я и научился кое-каким штучкам. Открыть замок для меня не проблема.

— А как это воспринял твой отец?

— О некоторых из моих талантов он не догадывается.

Ей было так хорошо рядом с ним. Как в старые добрые времена. И даже лучше. Тревоги и беспокойства отступили, и Карина наслаждалась почти забытым ощущением покоя и комфорта.

— Похоже, кое-какие из своих способностей ты утаивал и от меня. Я, например, не припоминаю случая, чтобы ты помогал мне готовить.

— У тебя и так все прекрасно получалось. Кроме того, мужчине не место в кухне. Хотя, конечно, это не значит, что я не могу поджарить яичницу или сварить кофе. — Он вздохнул. — Мне нравилась та наша жизнь в Нью-Йорке.

— А помнишь, как ты разозлился, когда я сказала, что нам не нужна ни горничная, ни кухарка?

— Мне казалось, что ты просто не справишься с домашними делами. По-моему, глупо все делать самому, если есть возможность переложить часть обязанностей на кого-то еще.

— А мне хотелось делать все самой. Хотелось заботиться о тебе. Хотелось чувствовать себя хозяйкой. Наверное… — Карина замолчала. Да, наверное, подсознательно она стремилась к постоянству. Стремилась поддерживать иллюзию дома и семьи. Стремилась не думать о том, что их отношения носят временный характер. Может быть, поэтому разрыв доставил ей такую боль. Мигель разрушил все то, что было ее миром, что создавалось с надеждой и любовью, что было для нее смыслом жизни.

Она закрыла глаза. Как вычеркнуть из памяти то, что произошло? Как забыть боль и безнадежность последних месяцев? Говорят, что время залечивает самые глубокие раны. Хорошо бы.

— Ты не хочешь включить свет?


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: