— О, чудо-яичница! — воскликнул он.

— Нечего умничать! — бросила она в ответ, падая на табуретку и протягивая руку за своим кофе. — Все равно не могу себе представить, как можно что-то есть в такую рань!

Гатри достал нож и вилку и игриво потыкал свой бифштекс, живописно обгоревший по краям.

— Неужели так будет каждое утро? — спросил он со вздохом.

— Может, ты ожидал, что я за ночь превращусь в шеф-повара из французского ресторана?

— Да нет, я имел в виду, скорее, твое настроение, — сказал он, не поднимая головы. — Ты всегда так бросаешься на людей в это время?

— Понятия не имею. Я никогда еще не поднималась в такую рань!

— Ну, возможно, ты станешь повеселее, когда привыкнешь.

— С чего тут можно веселиться? — пробурчала Дороти, дуя на свой обоженный палец. — Я замерзла, устала, да еще вот получила ожог третьей степени, готовя твой мерзкий завтрак на этой отвратительной сковородке.

Вот тут-то Гатри и заметил насчет хорошего денька.

— Дождя не будет, — добавил он убежденно.

Однако на Дороти его рассуждения не произвели впечатления, и каково же было ее удивление, когда она обнаружила, что Гатри оказался прав.

Темный влажный туман, что окутывал дом со времени ее приезда, исчез как по мановению волшебной палочки, и перед глазами Дороти открылась картина, которую раньше она никогда не видела.

Усадьба стояла на небольшом холме, выходя окнами на протоку, вдоль которой тонким оливково-зеленым барьером росли эвкалипты. За ними до самого горизонта простиралась плоская равнина: ни единого дерева, ни единого куста, ни единой полоски зелени, лишь сероватые пятна валунов и тонкая полоса красных песчаных дюн. Было что-то величественное в этом пейзаже.

Эвкалипты вокруг уходили высоко в голубизну неба; завитки их сухой коры захрустели под ногами Дороти, когда она отправилась к протоке проверить уровень воды. Он был еще весьма высок, мутные грязно-коричневые ручьи журчали у самых подножий бледных эвкалиптов.

Воздух был наполнен пением птиц, их руладами и трелями. Дороти узнала в общем гомоне знакомые крики грачей, которые казались странными и неуместными в краю, где порхали попугайчики, проносившиеся над водой синими, желтыми и зелеными стайками. Сотни маленьких белых попугайчиков-корелла, воинственно хлопая крыльями, поднялись в воздух, чтобы пересесть на новое место, потревоженные проходившей мимо Дороти.

— Ладно, ладно, я ухожу, — пробормотала девушка и отправилась обратно к усадьбе.

Она никогда не видела Биндабурру снаружи. Усадьба представляла собой длинное невысокое здание, покрытое листовым железом, которое ослепительно сияло на солнце, и окруженное с обеих сторон крытыми верандами. Позади дома теснилось несколько крепких каменных сооружений и старый дровяной сарай. Ветряная мельница возвышалась возле круглых бочек с водой, медленно вращая своими крыльями под дуновением легкого ветерка.

Такова была Биндабурра. Именно это место дядя Стив так любил, именно это место Гатри так хочет заполучить себе. Дороти медленно бродила по усадьбе. Она не могла понять, почему они так дорожили этим простым, ничем не примечательным домом, затерявшимся к серых просторах? Что делало его таким значимым для них?

Она встретила Гатри, когда тот возвращался из конюшен. Едва она взглянула на него, как Биндабурра со всем набором дворовых построек отошла в ее мыслях на задний план.

Теперь она видела только его, спокойного, уверенного, небрежной походкой приближавшегося к ней. Шляпа отбрасывала тень на его глаза, свет попадал лишь на мужественный подбородок и красиво очерченный рот.

— Проверяешь свои владения? — поинтересовался он с едва заметной усмешкой.

Дороти оторвала взгляд от его рта и кивнула. Просто решила осмотреться. Я еще не видела здесь ничего.

— Ну и как тебе здесь?

Дороти оглянулась вокруг растерянно. Она ощущала только одно: присутствие его спокойной, хорошо сбалансированной силы.

— Я ожидала другого, — проговорила она, наконец.

— А, ну если ты имеешь в виду удобства, то в этом плане Биндабурра, конечно, не успела приготовиться к твоему приезду!

Голос его был глубоким, и знакомая насмешливая улыбка трогала уголки его рта.

— Не думаю, что Биндабурра вообще готовилась меня встретить, — проговорила Дороти резко.

— Это верно, — отозвался Гатри. — Она пережила и пожар, и наводнение, и засуху, но переживет ли она такую женщину, как ты?

— Осмелюсь сказать, что она-то переживет! — заметила Дороти, подумав, что ей тоже не приходилось иметь дело с такими, как Гатри. — А вот переживешь ли ты мои обеды, это вопрос!

— Скорее, переживу ли я твою нелюбовь к ранним подъемам! — Он посмотрел на нее с высоты своего роста, одной рукой прикрыв глаза от солнца. — Сейчас ты намного приятнее. Почему бы тебе не постараться быть такой все время?

При условии, что и ты будешь таким же!

— Я не кричу на людей по утрам, — кротко возразил Гатри.

— Но ты и не ангел, причем в любое время!

— Что же такого плохого я делаю?

Дороти посмотрела на его ботинки.

— Дело не совсем в том, что ты делаешь, а в том, как ты говоришь. Даже когда ты не улыбаешься, я все равно чувствую, что ты посмеиваешься надо мной в душе… — Она замолкла, сообразив, что говорит не совсем то, что хотела. — Я имею в виду, что нам обоим стоит постараться быть дружелюбнее друг к другу, — продолжила она. — Я понимаю, у нас мало общего, но мы могли бы, по крайней мере, быть друзьями.

Гатри внимательно посмотрел на нее.

— Ты не из тех девушек, с которыми мужчины обычно хотят быть друзьями, Дороти, но я постараюсь.

Они оба постарались. В течение следующих четырех дней они были нарочито вежливыми друг с другом. Дороти не очень-то удавалось быть в хорошем настроении за завтраком, но она прилагала большие усилия, чтобы не срываться на Гатри, а он, со своей стороны, научился заговаривать с ней в эти часы только в случае крайней необходимости.

Много времени для того, чтобы приспособиться к новым условиям, не понадобилось. Постепенно Дороти освоилась на кухне. Бифштексы по-прежнему норовили подгореть, но теперь она научилась разбивать яйца и делать бисквит, а когда на четвертый день ей удалось испечь пирог, новоявленная хозяйка Биндабурры была так горда собой, что с трудом позволила своему компаньону съесть его.

Время летело незаметно для Дороти. Она готовила, убирала, мыла посуду, приводила в порядок комнаты, которые не открывались несколько лет. Во второй половине дня они с Гатри занимались сортировкой бумаг в офисе ее дяди, хотя решение, что оставлять, а что выбрасывать, принимал все-таки он, Гатри.

Но по вечерам, когда она была свободна, Дороти не находила себе места. Ее муки начинались около шести, когда возвращался Гатри, отряхивая пыль с сапог на ступеньках веранды и снимая шляпу. И каждый раз Дороти мечтала, чтобы ее сердце не замирало, едва лишь стройная худощавая фигура покажется в дверях кухни, и каждый раз оно замирало, а потом уходило в пятки, так что дыхание перехватывало.

Иногда она жалела, что вообще предложила быть им друзьями. Было намного легче, когда они цапались друг с другом, легче не забывать, как он был ей неприятен. А теперь весь вечер она лихорадочно пыталась отвлечь свое внимание от его лица, от морщинок под глазами, от длинных смуглых пальцев, держащих банку с пивом. Она не могла забыть, каким теплым и уверенным было прикосновение этих рук, и что она чувствовала, когда они прижимали ее к себе.

А что чувствовал сам Гатри, определить было невозможно. Он был невыносимо вежлив и держал себя подчеркнуто сдержанно, что только усиливало напряжение, возникшее между ними. Он ни разу не прикоснулся к ней, намеренно избегая физического контакта; и, несмотря на их дружелюбие по отношению друг к другу, друзьями их назвать было нельзя.

Когда вода в протоках спала, вернулись работники: Джим, Гарри и Даррен. И хотя они были тихими, малообщительными и крайне робкими людьми, их общество превращало обед не в такое суровое испытание. Но под вечер они расходились, и Дороти опять оставалась наедине с Гатри. Дни стояли теплые и солнечные, но по ночам температура резко падала, и Дороти разводила огонь в камине в гостиной. Гатри усаживался в большое кресло с высокой спинкой и погружался в чтение, она пыталась следовать его примеру, но так и не сумела продвинуться дальше шестой страницы. Книга лежала раскрытая у нее на коленях, а глаза невольно начинали наблюдать за Гатри до тех пор, пока он не поднимал голову, с удивлением глядя на нее. Тогда она снова торопливо опускала глаза в книгу.