Еще будучи тринадцатилетним мальчиком, Горацио Нельсон, сын деревенского священника, стяжал в экспедиции к Северному полюсу славу бесстрашного моряка. Позже участие в войне с Испанией увеличило эту славу. Ему одному Англия была обязана завоеванием крепости Сан-Жуан и острова Сан-Бартоломео. В убийственном климате, среди тропических дождей, юный капитан победоносно закончил экспедицию. Вернувшись на родину с подорванным здоровьем, видя, что врачи почти отказываются от него, он заинтересовался методом доктора Грейема и обратился к нему за помощью, причем сделал это тайно, без ведома своих близких.

Когда Эмма, вызванная доктором Грейемом, входила к Нельсону, она ожидала увидеть грубого, закаленного ветром и непогодой моряка. Но вместо этого она увидела юношу не более двадцати трех лет, с узким, тонким лицом. Расслабленный, исхудалый, сидел он в кресле, не будучи в силах двинуться; но огонь больших глаз выдавал присутствие страстного духа в слабом теле.

Объятый нетерпением и гневом на болезнь, удерживавшую его вдали от войны, он попросил доктора Грейема выслушать его. На Эмму, которая стояла в стороне, он не обратил ни малейшего внимания. Под густой вуалью, которую она неизменно носила в присутствии посторонних, он не мог видеть ее лица. Но когда по знаку доктора Эмма подошла ближе, он смутился; его глаза широко открылись, а пламенный взгляд попытался проникнуть сквозь толщу вуали.

— Что это за женщина? — взволнованно крикнул он. — Странный аромат исходит от нее! Я не хочу этого! Пусть она уйдет!

Он сделал усилие встать. Но слабость просто приковала его к месту, и он посмотрел на Эмму с выражением страха и отвращения.

Эмма не ответила ни слова. Как ее учил доктор, она уселась против Нельсона, лицом к лицу, и положила ему обе руки на плечи. Он сейчас же вздрогнул всем телом, затем, словно мучимый жестокой пыткой, громко закричал и попытался высвободиться из ее рук.

Однако его сопротивление возбудило в Эмме прилив воли. Стиснув зубы, сосредоточив все свои мысли на поставленной задаче, она медленно заскользила руками с плеч Нельсона вплоть до кончиков пальцев и крепко придержала его на несколько мгновений за большой палец. Два-три раза повторила она эти движения, и мало-помалу резкие судороги Нельсона сменились легкой дрожью. Затем и дрожь исчезла, мускулы лица разгладились, отвращение исчезло из взора.

Опыт удался. Гармония между Эммой и Нельсоном была установлена.

Она заметила это с торжествующей радостью. Она сама не знала почему, но при самых первых шагах ее навстречу больному в ней пробудилось желание испытать на этом ребячливом мужчине свою силу, подчинить его своей воле.

Пылая рвением, она продолжала пассы. Медленно склонилась голова Нельсона на спинку стула, глаза постепенно закрылись… он заснул.

— Видите ли вы меня? — тихо спросила она.

— Я вижу тебя! — сейчас же ответил он шепотом, отчетливо выговаривая каждое слово. — Ты прекрасна! К чему ты надела вуаль? Она не мешает мне! Твои глаза похожи на голубое море Сицилии, а твои уста пламенеют, как индийские кораллы!

И он описал лицо и фигуру Эммы образным языком, словно обладал глазами художника и душой поэта. А ведь он никогда не видел ее!

Доктор Грейем внимательно следил за происходящим.

— Он вполне в вашей власти, — сказал он, когда Нельсон смолк. — Если бы вы захотели, вы могли бы заставить его полюбить вас.

Он может услышать вас! — сказала Эмма, опасливо поглядывая на больного.

— Он может слышать только ваши слова, для него я совершенно не существую. Продолжайте спрашивать его! Чтобы помочь ему, я должен знать историю его болезни.

Эмма стала спрашивать, и Нельсон отвечал. Он подробно рассказал о всех припадках, случавшихся с ним с детства, и детально описал, как они происходили.

— Параличное состояние можно устранить, но против главного зла — падучей болезни — бессильна даже новая наука. Жаль этот сильный дух! Быть может, он стяжает великую славу, но останется навсегда несчастным человеком. Разбудите его, но нежно, очень осторожно!

Эмма взволнованно смотрела на его мальчишеское лицо. Мягким движением она простерла к нему руки, как бы желая поднять ему веки.

— Проснитесь! И улыбнитесь мне!

Нельсон сейчас же открыл глаза с тихой улыбкой, которая придала его истощенному лицу своеобразную прелесть.

Когда доктор Грейем спросил его, что он испытывал во время сна, он не мог ничего вспомнить.

На следующий день Эмма с трудом дождалась часа, когда лакей должен был ввести Нельсона. Мысленно она все еще продолжала видеть улыбку, с которой Нельсон взглянул на нее при пробуждении; она почти любила его за эту чистую, добрую улыбку.

Кроме того, ее радовала сила, которую она имела над ним. У нее было такое ощущение, словно этот человек принадлежал только ей одной, словно он — создание ее силы.

Но Нельсон не явился. Его отец, благочестивый человек и страстный противник новой науки, взял его из Лондона и увез на курорт. И этот мальчик тоже исчез из ее жизни, как Том, Ромни, Овертон. Все, все, что она любила, ускользало из ее рук!

Каждый вечер, когда Эмма лежала на «божественной кровати Аполлона», ее красота праздновала новый триумф. Весь Лондон говорил о ней, старался разузнать ее имя, происхождение, прошлое.

Ей это было совершенно безразлично. Не выдавая ни одним движением, что она все слышит, Эмма выслушала суждения о себе. Посетители думали, что доктор Грейем погрузил ее в магнетический сон, и не соблюдали никакой осторожности.

Он предлагал ей этот сон, но она не захотела. В сознании великого позора прошлого она почти не воспринимала новых обид. Люди называли ее бесстыдной! Она соглашалась, что они правы, но ее ли была вина, что она стала такой?

Позором она поплатилась за доброе дело, так пусть же падет и вуаль, скрывающая лицо от любопытных глаз! Ей было все равно, если ее узнают.

Но доктор Грейем сам не желал перемены. Загадочное, неизвестное возбуждало любопытство и привлекало на лекции новых посетителей.

Наследный принц Джордж тоже наконец сделал обещанный визит в «Храм Здоровья». Он пришел с целой свитой кавалеров, художников и ученых, тогда как для большой публики вход был закрыт. Все столпились вокруг кровати, на которой лежала Эмма. По просьбе принца сэр Джошуа Рейнольдс, знаменитый художник, стал снимать точную меру с ее членов, громким голосом диктуя цифры другому человеку, который повторял и записывал их.

Этот голос другого… Где уже слышала его Эмма, мягкий, пронизанный тайной тоской?

Когда измерение окончилось, стали обсуждать цифри. Поднялись страшный шум и спор, причины которого Эмма не понимала. Образовались две партии, которые страстно нападали друг на друга: одни считали цифры точными, другие оспаривали их. Нужно было измерить еще раз. Это было сделано партией скептиков, но цифры остались те же.

Тогда поднялась буря восторгов. Все цифры пропорциями в точности сходились с теми, которые были признаны мастерами классического искусства за норму совершенной женской красоты. Все отдельные части, которые Пракситель с таким трудом выискивал у сотен женщин порознь, чтобы вылепить из них идеальную фигуру Венеры, соединились здесь в одной Эмме. В ней, Гебе Вестине доктора Грейема, воплотилась известная греза человека об идеале красоты.

С удивлением теснились мужчины, чтобы посмотреть на чудо. Художники торопились хоть в беглых линиях зарисовать очертания этой идеальнейшей женской фигуры. Принц Джордж назначил пятьдесят фунтов как приз за лучший рисунок.

Вдруг среди шума раздался громкий, холодный голос:

— Не преждевременно ли все это? У идеального тела голова может быть далеко не идеальной. Как можно раздавать патенты на красоту, не видя лица?

Снова поднялся бурный спор, и из него для Эммы выяснилась личность скептика.

Томас Гейнсборо, старейшина лондонских портретистов!

Ее охватил гнев на великого художника. Уж не руководила ли им зависть к более юным коллегам, которые разнесли славу Гебы Вестины по всему Лондону? Неужели он пришел, чтобы опорочить ее красоту, единственное, что уцелело у нее?