— Женщины не скрывают своей красоты! — насмешливо говорил тем временем Гейнсборо. — Это старая истина, и ваша Геба Вестина доказывает ее справедливость. Она показывает все, чем может гордиться, но лицо она закрыла; значит, лицо уродливо!

Доктор Грейем сердито рассмеялся:

— Некрасиво! Да это самое красивое, правильное лицо, которое когда-либо появлялось под солнцем!

Вдруг послышался тот самый мягкий голос, который казался Эмме таким знакомым:

— Ваша истина далеко не бесспорна, мистер Гейнсборо. Странным образом и теперь еще попадаются стыдливые женщины. Я сам испытал это. На берегу Уэльса я увидел красивую девушку с идеальным лицом. У нее были такие же руки, как у этой Гебы, и линии шеи были похожи. Она была одета довольно легко, так что я мог судить, что линии тела были тоже совершенны. Но в то время как она позволила зарисовать свое лицо, она решительно отказалась позировать для другого. С трудом удалось уговорить ее расстегнуть верхнюю пуговку. А ведь она была так бедна, что те несколько фунтов, которые я предлагал ей, были для нее целым состоянием. Нет, мистер Гейнсборо, не всегда правильно, что женщины показывают только то, что у них красиво.

— Так вы думаете, что Геба Вестина из того же теста? Но вы противоречите себе, мистер Ромни! Эта женщина показывает именно то, что не хотела показывать ваша девушка. Следовательно, она не стыдлива.

— И такое заключение слишком смело, мистер Гейнсборо. Геба Вестина показывает себя потому, что ей разрешено закрыть лицо. Женщины краснеют только тогда, когда встречаются с мужским взглядом. Не оголение вызывает у них чувство стыда, а сознание, что их видели нагими.

— Мистер Ромни прав! — воскликнул доктор Грейем. — Геба Вестина закрывает лицо потому, что не хочет быть узнанной. Она не хочет, чтобы потом ей приходилось опускать взор при каждом мужском взгляде.

Гейнсборо снова расхохотался:

— Но это ей вовсе не придется. Она погружена в магнетический сон, а следовательно, не узнает, что мы видели ее лицо. Так откиньте ее вуаль, если у вас не имеется других причин!

Теперь в спор вмешался и принц Джордж.

— Я начинаю склоняться на сторону Гейнсборо! — воскликнул он с легкомысленным смехом. — Если женщина прячется, значит, она или уродлива, или стыдлива. Поэтому, мой милый доктор Грейем, или ваша Геба Вестина — чудовище, или она глупа. На этом дело и покончено. Пойдемте, господа! Становится скучно!

Доктор Грейем ответил что-то, чего Эмма не поняла. Да она и не обратила внимания на его слова: в ней всколыхнулось желание унизить всех этих скептиков. Медленным движением она поднялась и сняла вуаль с лица. Одно мгновение царила безмолвная тишина.

— Эмма Лайон! — закричал вдруг принц. — Да ведь это — глупая Эмма от мисс Келли!

Эмма взглянула ему прямо в лицо и кивнула с ледяной иронией:

— Эмма Лайон, ваше королевское высочество, да! Глупая Эмма, которая предпочла остаться бедной, чем стать любовницей высокопоставленного барина! — Она взяла длинный посох, стоявший около ее кровати, и подошла к Гейнсборо. — Вот мое лицо, мистер Гейнсборо. Чудовище ли я?

— Цирцея! — восторженно воскликнул Рейнольдс. — Это Цирцея, превращающая спутников Одиссея в свиней.

Эмма поблагодарила его улыбкой и снова обратилась к Гейнсборо:

— Я жду вашего суждения, мистер Гейнсборо. Не бойтесь моего волшебного посоха!

Старик с натянутой улыбкой принял шутку как должное.

— Вы уже превратили меня, я признаю себя побежденным. И если вы согласитесь позировать мне, вы сделаете меня счастливым.

Один момент Эмма наслаждалась торжеством. Затем она с холодным сожалением пожала плечами.

— Я понимаю честь быть увековеченной для потомства рукой такого великого мастера, тем не менее это невозможно. Тут находится некто, имеющий на меня более старые права! — И, бросив палку, она протянула обе руки к Ромни. — Вы желали мне добра, мистер Ромни, когда предостерегали от Лондона. Тем не менее я все-таки приехала. Там, в Дыгольфе, вы хотели рисовать меня. Хотите ли вы все еще этого? Я здесь!

Она засмеялась ему, как доброму старому другу; он же, онемев от изумления, схватил ее руки и хмельным взором впивал в себя ее красоту.

Рейнольдс с обычной грубоватой манерой хлопнул Ромни по плечу:

— Вы — счастливчик, Ромни! Если вы сделаете из нее Цирцею, то с этой картиной покорите весь мир.

— А я куплю картину, Ромни, даже если это будет стоить мне половины моих уделов! — прибавил принц Джордж. — Цирцея, волшебница!

Уже ранним утром следующего дня Эмма была у Ромни на Кавендиш-сквер. Войдя в мастерскую, она застала художника спящим в углу и закрывшим лицо руками. Казалось, что он не слышал, как она вошла; только тогда, когда она положила ему руку на плечо, он вскочил и посмотрел на нее отсутствующим взглядом.

— Что с вами? — озабоченно сказала Эмма. — Вы больны?

Светлый луч скользнул во взоре Ромни, словно он только теперь узнал ее. Он сейчас же вскочил и стал жать ее руки.

— Вы пришли? Да действительно ли это вы?

— А разве вы забыли, что мы вчера договорились? — удивленно спросила она.

— Забыл! — Ромни натянуто засмеялся, и его смех был полон все той же затаенной грусти, которая чувствовалась в его голосе. — Я ничего не забываю. Я всегда все заранее анализирую и никогда не верю, что что-нибудь хорошее действительно совершится. Ужасная черта характера, не правда ли? Всю эту бессонную ночь я радовался вашему приходу, но потом мной овладел страх, что вы не исполните своего обещания. Тогда я сел в угол и стал грустить! — Он устало улыбнулся. — Не правда ли, я — большой ребенок? Но теперь вы здесь, и я опять счастлив. Не начнем ли?

Он сразу переменился. Он оживленно забегал, притащил небольшой подиум, на котором должна была стоять Эмма, покрыл его дорогим ковром и открыл старинные сундуки, откуда достал всевозможные женские одеяния. При этом он лихорадочно болтал, как будто боясь, чтобы она не соскучилась и не ушла.

Наконец он нашел то, что искал. Это был широкий белый греческий хитон, и он попросил Эмму надеть его. Хитон пришелся впору, как будто был сшит специально для нее. Затем Ромни дал ей в руки посох и заставил взойти на подиум.

— Не попробуете ли вы принять позу Цирцеи?

Эмма засмеялась:

— Прежде всего вы должны рассказать мне, кто такая была Цирцея. К величайшему стыду должна признаться, что я очень мало знаю о ней.

Ромни посмотрел на нее пораженным взглядом, как бы не веря, что она может чего-нибудь не знать, но затем принес французскую книгу с многочисленными иллюстрациями и стал читать. При этом он не смотрел на Эмму. Когда же он кончил и взглянул на нее, у него вырвался возглас удивления. Эмма стояла на подиуме с посохом в правой руке и подняв левую с заклинанием. В глазах было странное полуугрожающее-полуманящее выражение.

— Цирцея! — восхищенно крикнул он. — Рейнольдс прав: сама Цирцея, какой ее представлял себе Гомер! Как это вы смогли? Да у вас поразительные трансформационные способности!

Дрожа от артистической страсти, он кинулся за работу. Но уже через час он вдруг остановился.

— Не могу больше! — простонал он, отбрасывая карандаши отскакивая от мольберта. — Голова лопается, линии начинают танцевать, все кружится вокруг меня. Мне кажется, я схожу с ума.

Дрожащими руками он взял со стола кружку и стал пить долгими, жадными глотками. Затем он упал в кресло. Он задыхался, его взгляд бегал во все стороны, на висках кожа точно ссохлась.

Эмма испуганно подбежала к нему. Когда она посмотрела ему в лицо, ей показалось, что она уже видела нечто подобное. Хриплое дыхание, вздрагивающие зрачки, впавшие щеки… То же самое было у Нельсона, когда он корчился в кресле, негодуя на ее прикосновение. Неужели и Ромни — тоже жертва этой страшной болезни?

Она положила ему руки на лоб и, плавно поведя ими вниз по предплечьям и рукам вплоть до пальцев, тихо пожала их. Как и Нельсон, Ромни закрыл глаза и откинулся на спинку стула.