— Не знаю.

— Ой, смотри! — Кавабэ показал пальцем на воду.

В это время послышался оглушительный звук свистка, и в воду со всего разбегу прыгнула наша учительница физкультуры — Сидзука Киндо. Ее тело, обтянутое синим с зелеными полосками купальником, гладко, почти без брызг вошло в воду. Через несколько мгновений она показалась на поверхности — в руках у нее было что-то бесформенно обмякшее.

— Ямашта!

Все столпились на краю бассейна. Ямашта лежал неподвижно, как мешок. Глаза у него были закрыты. Лицо — белое-белое. И все тело тоже.

— Он умер? — спросил кто-то.

Учительница ничего не ответила. Она сильно-сильно давила Ямаште на грудь. Потом отпускала. И снова давила. Челка выбилась из-под ее купальной шапочки и свисала с побледневшего лба, болтаясь где-то на уровне носа. Ямашта не приходил в себя.

— Ямашта-кун, Ямашта-кун! — теперь учительница еще и хлопала его по щекам.

— Плохо дело. Кажется, он помер, — услышал я за своей спиной голос Сугиты.

— Заткнись! — заорал я таким страшным голосом, что сам испугался. У Кавабэ подрагивал подбородок. Он начал дергать ногой.

Учительница зажала Ямаште нос, прижала свои губы к его губам и дунула со всей силой, чтобы вдуть в его легкие воздух. Еще раз, и еще. Пятый, шестой, седьмой… Все молча стояли вокруг.

Я вдруг вспомнил, как точно двигались руки Ямашты, когда он точил нож. Вспомнил, как он смеялся, так что глаза превращались в маленькие, едва заметные щелочки. Как во время пробежек на уроках физкультуры он, обливаясь потом, плелся самым последним характерной трусцой, немного вразвалочку. В ушах у меня звучал его голос: «Ирассяй! Заходите! Добро пожаловать!» — помогая отцу в лавке, этими словами Ямашта приветствовал посетителей. Если он умрет, то все это исчезнет из моей жизни. Я вдруг понял, что я этого больше никогда не увижу и не услышу. Никогда больше не увижу Ямашту. Никогда больше?! Не увижу?! А лето будет продолжаться, пока не наступит осень. Я буду жить, и земной шар будет вращаться, как и раньше, словно ничего не произошло… От этой мысли мне стало страшно!

— Ямашта! Эй, Пончиик!!! Чего ты разлегся! Давай, вставай! — заорал я изо всех сил.

Я вдруг заметил, что щеки у него немного порозовели. Веки начали подрагивать. И вот наконец он открыл глаза.

— Вы чего? — спросил он, глядя на всех нас, сгрудившихся вокруг него.

Мы с Кавабэ дождались, пока Ямашту отпустят из медицинского кабинета, где он отдыхал после происшествия в бассейне, и все вместе пошли домой. Киндо-сэнсэй [5]предложила Ямаште позвонить его маме, но он отказался и попросил вообще его родителям ничего не говорить.

По дороге мы остановились на пешеходном мосту над железнодорожными путями и постояли там некоторое время, наблюдая за проезжающими внизу электричками. Это был тот самый мост, с которого однажды чуть не прыгнул Кавабэ, — если он тогда нам не наврал, конечно.

— Повезло тебе, Пончик. Ты с Киндо-сэнсэй поцеловался, — мечтательно сказал Кавабэ, не глядя на Ямашту.

Ямашта смутился. Киндо-сэнсэй была очень красивая. У нее были большие глаза с длинными ресницами и красивый точеный рот. В ее красоте было что-то неяпонское.

— И правда, тебе повезло… — сказал я.

— Слушай, а что с тобой было-то? — спросил Кавабэ.

— Что было? Я-то откуда знаю, я ж сознание потерял.

— Вот непонятливый, — Кавабэ воззрился на Ямашту. — Я спрашиваю, что с тобой было в то время, когда ты был без сознания, понимаешь? Ты ж чуть не помер в бассейне.

Ямашта с сомнением смотрел на Кавабэ. Он явно не понимал, чего тот от него хочет.

— Я спрашиваю, — вкрадчиво произнес Кавабэ, — как это — умирать? Что ты видел, что чувствовал?

Ямашта собрался было что-то сказать, но вдруг задумался и довольно надолго замолчал.

— Я помню, что у меня свело ногу. А больше ничего не помню.

— Вообще не помнишь?

— Ага.

— Что ты задыхался, что грудь тебе сдавило… Не помнишь?

— Не помню, — виновато сказал Ямашта. — Я просто как будто заснул и видел сон.

— Какой сон? — мы с Кавабэ подались вперед.

— Как будто я плыву по морю на спине у палтуса, а мимо меня проносятся стайки блестящих иваси. Знаете, как это красиво! — Ямашта слегка выставил вверх свой пухлый подбородок.

Кто знает, может быть, тот свет находится на дне моря, глубокого-глубокого. О котором никто никогда не слышал.

— И вот палтус мне говорит: «Дочь морского царя заболела. Вылечить ее может только сашими из палтуса. Поэтому, юный герой, тебе надо будет приготовить сашими из меня».

— А ты что?

— Я подумал, что никогда не готовил сашими из говорящего палтуса. Да и вообще, я из палтуса еще ни разу сашими не делал. Поэтому я сказал ему, что должен вернуться и научиться. А когда научусь, спасу дочь морского царя.

— И что потом?

— А потом я очнулся.

— Ясно.

В тот день, когда Ямашта научится делать сашими из палтуса, он наверняка вспомнит этот свой сон.

— Хорошо, — сказал Кавабэ, — хорошо, что ты все-таки вернулся!

— Да, — Ямашта передернул плечами.

Внизу прогрохотала очередная электричка.

— Умереть гораздо проще, чем кажется. Ты так не считаешь? — Кавабэ посмотрел на меня. — Можно попасть в аварию, или на тебя что-нибудь сверху упадет, когда ты будешь идти мимо стройки, или в бассейне вот так вот утонешь, и все.

— Или споткнешься, упадешь и голову разобьешь, — сказал я. — Или в разборку мафиозную попадешь случайно, и тебя застрелят.

— Или рыбой фугу отравишься, — добавил Ямашта.

— Я ни за что в жизни не стану есть фугу, — сказал Кавабэ. — Но, честно говоря, это вообще чудо, что мы еще живы!

Я вспомнил, как на уроке природоведения нам показывали фотографию яиц, которые откладывает бабочка. Бабочка откладывает десятки и сотни яиц. Но из всего этого количества получается всего одна бабочка. А иногда и вовсе ни одной. Личинок съедают другие насекомые, или они сами умирают от холода или голода, если не находят подходящих листьев, чтобы питаться. Как будто они и родились-то только для того, чтобы умереть.

— В самой смерти нет ничего странного, — сказал я. — Все в конце концов умирают.

— Угу, — Кавабэ согласно кивнул.

— Но все-таки умирать страшно. Правда?

— Угу.

— Вот это как раз очень странно. Если все равно все умирают, так почему же тогда все боятся смерти? Этого я не понимаю. И, наверное, не пойму, пока сам не умру.

— Я боюсь, — тихо сказал Ямашта, — боюсь, когда думаю о том, что умру, так и не научившись делать сашими из палтуса. Я бы все-таки хотел сначала научиться.

Но, скажем, после того как я научусь — неужели мне будет все равно, когда умереть? Даже не знаю…

Интересно, а я когда-нибудь научусь чему-нибудь такому, чтобы после этого почувствовать, что мне не жалко умирать? Как бы мне хотелось, чтобы в моей жизни была такая цель — тогда даже если я ее и не достигну, то хотя бы буду знать, что она есть. А иначе зачем вообще жить?

Началась вторая неделя августа. Над городом бушевал тайфун. В те редкие минуты, когда прекращались завывания ветра, было слышно, как барабанит в стекло дождь.

Автобусы не ходили, поэтому в летней школе объявили каникулы. Я сидел, приплюснув нос к оконному стеклу, и смотрел на улицу. Казалось, что город проглотило гигантское чудовище. Полдень, а снаружи клубится серый сумрак. На улице — ни души. Мимо окна, как сноуборд, скользящий по невидимому склону, пронеслась сорванная ветром небольшая вывеска.

— Мама.

Мама заснула, сидя на диване.

— Мама!

Она плохо выглядит. Лицо такое усталое. Может быть, это из-за волос? Они падают ей на плечи, закрывая половину лица. Вчера ночью я проснулся оттого, что мама кричала. Прислушавшись, я услышал только невнятное бормотание — папа что-то говорил ей сдавленным шепотом. Но что ответила ему мама, я уже не слышал.