— Товарищ сержант, дежурный по палате засранец Петухов! Произвожу уборку помещения!

Высокий расхохотался:

— Здорово ты, Кузя, придумал! — Он мотнул головой в сторону Мити: — А этот чего сидит?

У парня в пижаме был тонкий сиплый голос:

— Ты что, старый стал, сидишь на койке в присутствии дедушки?

Митя поднялся с кровати.

— Сколько прослужил? — спросил высокий.

— Полгода.

— Почему не помогаешь братану? — спросил лохматый — в его голосе послышалась угроза.

— Он — чижик.

— А ты кто? Не чижик, что ли?

— Погоди, — перебил его длинный. — Здесь служил? Рядовой?

Митя понял, что соврет.

— Здесь.

— Ладно, валяйся, — разрешил длинный и сам завалился на койку в ботинках. — Кинь ему банку, Кузя, чтобы поправлялся.

Митя поймал баночку с абрикосовым соком. Впервые он увидел человека еще более бесправного, чем он сам.

После завтрака команду выздоравливающих развели по строительным объектам. Забор был каменный, в человеческий рост. Построено было всего метров пятнадцать. Камни подвозила машина. Выздоравливающие сгружали булыжники, делали опалубку из сколоченных в щит досок, напихивали вовнутрь камни вперемешку с колючкой, заливали раствором и ждали, пока застынет. Людей на строительстве работало много, но дело продвигалось медленно: черпаки и старики загорали, резались в карты, курили и только при приближении ответственного за строительство капитана лениво поднимались с насиженных мест и делали вид, что таскают камни.

Невдалеке, под железным грибком, изнывал часовой. Костя долго изучал фигуру солдата (они перемешивали в корыте песок с цементом).

— Оцени, Димка, есть у него бабки?

Митя пожал плечами:

— Черт его знает.

— Рискнем, — решил Костя и, улучив момент, когда старики увлеклись игрой, подбежал к часовому. Митя увидел, как часовой кивнул, оба достали бумажки и обменялись ими. Все произошло очень быстро.

Через несколько секунд обрадованный удачей, возбужденный Костя лихорадочно перемешивал в корыте раствор и шептал: «Один к двадцати поменял. Попросим Веру сходить в магазин… Печенья, конфет, сока, крабов! Забуримся в каптерку на кухне — у меня там повар-земляк, — похаваем!» Митю охватила нервная радостная дрожь. Ему вдруг нестерпимо захотелось югославского печенья, которое он пробовал только один раз.

За работой время до обеда пролетело незаметно, а потом сказали, что в госпитале будет работать комиссия из округа, будет обход и все должны лежать по койкам.

Кроме Мити, в палате лежало еще одиннадцать человек. Заправлял всем в палате лохматый, а длинный, оказывается, давно выписался и просто приходил в гости.

Когда Митя раздевался, заглянул Костя и выставил большой палец: «Все здорово, деньги отдал». Митя с удовольствием залез под простыню и натянул ее до глаз. От усталости ломило спину, но предвкушение пира было настолько приятным, что он невольно улыбался.

Пришел врач. Обход он начал с Мити: расспросил о самочувствии, пощупал бока.

— Селезенка в норме, а печень немного увеличена. Завтра еще возьмем анализы, и, если ничего не высеется, через недельку я тебя выпишу.

Митя заволновался, успеют ли они обменять деньги.

— А диагноз с тифом не подтвердился? Лейтенант, который сюда направлял, говорил, что у меня подозрение на тиф, — голос у Мити задрожал.

— Какой тиф? У тебя совершенно чистые анализы. Палочка не высеивается. Пока что мы у тебя даже дизентерии не нашли. С тифом люди загибаются, а ты, я смотрю, цветешь, поправляешься, щеки отъел, — врач потрепал Митю по щеке и поднялся. — Хватит на койке валяться. Пора, друг, службу тянуть.

Осмотрев всех, врач вышел. Как только дверь за ним закрылась, Кузя длинно выругался.

— Ты его, козла, не слушай, они на нас специально экономят. С тифом отпуск положен, а они пишут окончательный диагноз «дизер» и зажимают отпуска, иначе воевать некому будет. Здесь все больные: попьешь из арыка, вот тебе и палочка. А он все одно твердит: нету палочки, нету. — Кузя сплюнул с досадой. — Все равно в Союз уеду!

Митя закрыл глаза, чтобы немного успокоиться. Спать не хотелось, и он засунул руку под подушку, пытаясь нащупать листочки «Медного всадника». Их там не было. Митя повернулся на бок, отогнул матрас с одной, с другой стороны. Листочки пропали. В висках застучала кровь, накатила тяжелая злоба.

— Кто взял листочки у меня из-под подушки? — громко спросил Митя, стараясь придать голосу спокойный тон. Все приподняли головы, даже заснувшие уже было чижики продрали глаза.

— Я взял твои бумажки, — Кузя смотрел на него пристально, не мигая, и даже из другого конца палаты Митя увидел Кузины невидящие, налитые кровью глаза с широкими пустыми зрачками. — Мне в сортир не с чем было сходить.

Митя понял, что дальнейший разговор бессмыслен, и отвернулся к окну.

— Нет, ты погоди, погоди, не отворачивайся. Ты скажи мне, глупому черпаку, зачем голос стал повышать, в бутылку полез?

Митя пожалел, что сорвался, но отступать было поздно.

— Обидно, я не успел прочитать.

— Ой-ой-ой, стало ему жалко каких-то бумажек для благородного дела.

По палате прокатился смех. Митя затрясся: «Таких душить надо!»

— Раз ты меня, молодой, обломал, не дал потащиться, — сказал Кузя, — то велю я тебе к вечеру сыскать на пару косяков, а не найдешь, пеняй на себя.

Митя почувствовал, что еще немного, и он набросится на Кузю. Он откинул одеяло, поднялся, напялил на себя пижаму, нацепил шлепанцы и двинулся к выходу. Делал он все нарочито медленно, стараясь успокоиться.

Митя долго сидел на ступеньках у входа в корпус и тянул сигарету за сигаретой.

Костя на просьбу Мити насчет двух косяков сказал, что из баграмского госпиталя до анаши дотянуться трудно и скорей всего придется пенять на себя, хотя он бы лично дал Кузе, этому чморю и наркоше, по морде в укромном месте. В конце концов решили попробовать достать анашу через повара, Костиного земляка.

Повар Вася, добродушный маленький толстячок, сказал, что он все может, но только за деньги, и Костя со вздохом достал из полиэтиленового пакетика, приколотого к трусам булавкой, несколько бумажек.

А вечером счастливый Кузя валялся на кровати, пел песни и кричал между куплетами: «Митя — друган! Все друганы мои! Брательники! Братаны, не продавайте шакалам!» Митя впервые видел человека в таком состоянии после анаши.

На следующий день Кузя мучился, ругал себя за то, что пожадничал и ничего не оставил, просил Митю достать хоть крошечку. Митя пообещал, но сам твердо решил, что никакой анаши больше доставать не будет, и ушел на забор.

Когда он вернулся, Кузя уже не страдал, а, напротив, покачиваясь на койке, лежал, свистел и прямо-таки светился от радости.

— Что с ним? — спросил Митя у одного из чижиков-полотеров.

— Гепатитчика нашел, вот и радуется, — шепнул чижик.

— Это как?

— Нашего призыва парнишка заболел желтухой, а Кузя его заставил мочу за себя сдать. Теперь лежит — ждет результатов анализов.

— Так все равно врач раскусит.

— Ниче не раскусит. Нашего час назад в Союз отправили, а Кузя сгущенки с солью нажрался, и у него теперь печенка увеличена.

Митю передернуло: он представил себе вкус соленой сгущенки.

— Эх, мне бы так! Кабы знать наперед, так я бы и сам с Никой договорился. Вот еще бы сгущенки достать.

— Завидуешь, что ли, Нике своему?

— Зави-идую, — протянул чижик. — Мы с ним в карантине вместе службу тащили, а теперь я здесь шуршу, а он в союзном госпитале в потолок плюет и рассказывает, как в рейды ходил, духов бил, а сам ни в одном рейде не был, как приехал, через три недели заболел.

— Нашел чему завидовать. У него теперь на всю жизнь больная печенка.

— А мне бы так лучше больную печенку, чем домой в цинке.

Чижик до краев наполнился обиды и зависти, засопел и начал яростно тереть шваброй линолеум.

У Мити на душе стало неприятно, будто он проглотил тухлый кусок свиного сала. Он вспомнил, что именно про такой способ симулирования гепатита ему рассказывал Вовка.