— Вы что-то знаете? — спросил Хункелер.

Мужчина очень смутился. Он явно был не в восторге от происходящего.

— Мы живем напротив, на втором этаже, — сказал он. — Шюпбах наша фамилия. Зайдите к нам попозже.

Снова повисло молчание.

Своей очереди Хункелер ждал больше часа. Когда он прошел за врачом в кабинет, г-жа Швааб даже не посмотрела на него.

— Слушаю вас. — Д-р Кнехт глядел на комиссара с видом энтомолога, собирающегося препарировать редкое насекомое.

— Предстательная железа, — сказал Хункелер. — У меня трудности с мочеиспусканием.

— Раздевайтесь и станьте возле кушетки.

Хункелер выполнил распоряжение. Краем глаза наблюдая, как врач натягивает пластиковую перчатку и чем-то ее смазывает.

— Как, собственно, обстояло с госпожой Регулой Хеммерли? Ей действительно нельзя было помочь?

— Да, нельзя, — ответил врач.

— А Генрих Рюфенахт? С ним как обстояло?

— У него тоже практически не было шансов. Пришлось резать. И он лишился своей мужской силы.

— Когда именно это произошло?

— Нагнитесь, — приказал врач.

Хункелер почувствовал, как что-то грубо и болезненно вторглось в задний проход, и взвыл: «Ой!»

— Спокойно! Расслабьтесь.

Палец скользнул еще глубже, замер, словно что-то ощупывая, и вышел наружу.

— Немного увеличена, — сказал д-р Кнехт, — но не слишком. Для серьезного беспокойства нет оснований.

Он стянул перчатку, бросил ее в ведро и вымыл руки. Хункелер надел брюки.

— Когда же произошла эта история с Генрихом Рюфенахтом? — повторил он.

— У нас что, допрос? Или все-таки консультация?

— Могу вызвать вас в комиссариат, если вам так удобнее, — произнес Хункелер самым что ни на есть сладким тоном.

Кнехт опять покраснел, едва заметно под загаром. Потупил взгляд, задумался.

— Это было лет семь с небольшим назад, — наконец сказал он. — Я знал, что вы спросите, и заранее проверил. Печальная история. Мы с госпожой Эрни тогда долго спорили. Разошлись во мнениях. Я считал, что облучения будет достаточно. Тогда бы господин Рюфенахт не стал импотентом. Возможно, болезнь дала бы рецидив, и сейчас его бы уже не было в живых. Но он остался бы мужчиной. Наверно, женщина не способна представить себе, как это важно для мужчины. Вы это хотели узнать?

Он тоже усмехнулся, приветливо, любезно.

— Да, — кивнул Хункелер. — Меня интересует кое-что еще. Господин Рюфенахт был знаком с госпожой Хеммерли?

Улыбку д-ра Кнехта как ветром сдуло.

— Я не имею привычки вмешивайся в личные дела наших пациентов. Этак можно далеко зайти!

— Вы правы, — сказал Хункелер, — так можно далеко зайти. Однако ж у меня есть и третий вопрос. Насчет вашей яхты, которая стоит возле Эгины. Во сколько она вам обошлась — в двести тысяч или в триста? И сколько стоит стоянка?

Д-р Кнехт, однако, даже бровью не повел.

— Я-то все удивлялся, зачем вам приспичило обследование. Можете приходить в любое время, я готов порвать вам задницу, если угодно. Но не воображайте, что сумеете меня обвести. Я каждый день сталкиваюсь со смертью, и крысенышу вроде вас меня не достать. А теперь будьте любезны покинуть мой кабинет! И больше здесь не появляйтесь!

Он предупредительно шагнул к двери и с изысканной учтивостью распахнул ее.

Хункелер вошел в дом напротив, поднялся по лестнице, позвонил. Г-н Шюпбах провел его в гостиную. На столе стояли три чашки, банка растворимого кофе, бутылочка сливок, сахарница и термос с кипятком. Комиссар терпеть не мог растворимый кофе, но позволил налить себе чашку, добавил сахару. Сливки скисли и выпали хлопьями, но он все ж таки отпил глоток и огляделся по сторонам.

Музей, памятки о минувших прекрасных временах, как зачастую у стариков. Писанный маслом пейзаж с озером и финскими березами в желтом осеннем уборе. Свадебная фотография серьезной пары, снятая полвека назад. Генерал Анри Гисан, молящийся Джон Ф. Кеннеди. Игла-рыба и зубчатый меч от меч-рыбы.

Г-жа Шюпбах пристально смотрела на комиссара. Потом взяла чашку, поднесла ко рту, стала пить. Рука у нее так дрожала, что вообще-то кофе должен был расплескаться. Но не расплескивался.

— Я — комиссар Хункелер, — сказал он. — Веду дознание по делу госпожи Эрни. Давеча в приемной я спросил, не видел ли кто чего-нибудь. В воскресенье вечером, около двадцати одного часа, госпожа Эрни была убита.

— Моя жена, — сказал Шюпбах, — после удара вынуждена весь день сидеть в инвалидном кресле. И говорить она толком не может, только я один ее понимаю. Когда на улице тепло, она сидит на балконе. Иногда до полуночи. Говорит, что в комнате потолок на голову давит.

Женщина что-то пробормотала.

— Говорит, так оно и есть, насчет потолка.

Он повернулся к жене — до чего же она хрупкая, легонькая!

— Что ты видела, Роза?

Она говорила довольно долго, монотонно, медленно. Видимо, стремилась соблюдать предельную точность. И неотрывно смотрела на мужа. Потом умолкла и перевела взгляд на Хункелера.

— Роза говорит, вечером после восьми туда мало кто приходит, тем более в воскресенье. Она обратила внимание, что незадолго до восьми в дом вошла доктор Эрни. А еще обратила внимание, что она весь вечер оттуда не выходила. Вскоре после половины девятого пришла еще какая-то женщина. Высокая, крепкая, элегантно одетая, в шляпе. Минут через десять она вышла и направилась к автостоянке.

Г-жа Шюпбах кивнула и опять что-то залепетала. Невмоготу слушать, но Шюпбаха это нисколько не смущало.

— Потом около девяти Роза увидела, как в дом зашел мужчина. Она точно запомнила время, потому что церковь на перекрестке отбивает каждую четверть часа. Мужчина оставался внутри минут двадцать, затем вышел и быстро зашагал к автостоянке. Она говорит, что не знает, приходили ли эти двое к доктору Эрни. Возможно, они навещали кого-то из интернатских.

Роза кивнула, напряженно ожидая, что будет дальше.

— Как выглядел тот мужчина? — спросил Хункелер.

Роза опять обернулась к мужу и забормотала.

— Говорит, среднего роста, одет нормально. Она только заметила, что вошел он с пустыми руками, а когда вышел, нес в руке светлый пластиковый пакет, причем держал его так, словно с превеликим удовольствием выбросил бы прямо сию минуту. И еще: незадолго перед тем, как он вышел, она услыхала лязг защитного жалюзи — то ли его подняли, то ли, наоборот, опустили. Но Роза говорит, что не знает, которое это было жалюзи.

— А шляпа у той женщины как выглядела?

Г-жа Шюпбах ответила не сразу, некоторое время напряженно размышляла. Потом снова забормотала.

— Она говорит, что в точности не помнит. Но как будто бы тирольская шляпа. Вроде с пером, ястребиным или еще каким, заткнутым за ленту.

— Почему же вы не сообщили о своих наблюдениях полиции? — спросил Хункелер.

— А нас никто не спрашивал, — ответил Шюпбах.

Жена кивнула. И внезапно просияла. Как девочка, как молодая, красивая женщина.

Хункелер проехал к Рейну, припарковался возле купальни. Жарища еще похуже вчерашней, наверняка градусов тридцать шесть. Он глянул на табло: температура воды 25°. Обычно Рейн прогревался так лишь к середине августа, да и то в исключительных случаях, если несколько недель не было дождя.

Он зашагал по берегу против течения, босые подошвы жгло огнем. Над Собором нависала тяжелая масса черных туч. Однако листья просвирника и осинок, росших в трещинах набережной стенки, замерли без движения.

Хункелер миновал пристань, возле которой стоял «Базлер дюбли» — прогулочный пароход для пенсионеров и туристов, ходивший вниз по реке до Камских шлюзов и вверх — до Райнфельдена. Наверняка поездка замечательная, комиссар тоже давно собирался прокатиться на этом пароходе. Вот выйду на пенсию, тогда и прокачусь, подумал он.

Проходя по мосту Миттлере-брюкке, он заметил, что тучи клубятся над всем массивом Юры. Черный фронт грозно надвигался на город. Но вероятно, все кончится ничем, ни прохладного ветра, ни дождя так и не будет. Базель расположен на Верхнерейнской низменности, а эту горячую яму летние грозы обходят стороной.