— Потому что ты получаешь колоссальное удовольствие от того, чем занимаешься. А ведь тебя не назовешь скучным, тебе нравится преодолевать препятствия. Поэтому мне и кажется, что ты занимаешься чем-то более интересным, чем экспорт оборудования, и хочется знать, чем именно.

Официант принес им кофе, и Макс подождал, пока он отойдет.

— Знаешь, Сабрина, с тех пор как ты попала в аварию, это первый комплимент, который ты мне сделала.

Она, казалось, вздрогнула.

— Неужели? Извини, ты ведь очень добр ко мне.

— Комплимент и благодарность — разные вещи.

— Насколько я понимаю, тебе хочется, чтобы я восхищалась тобой. Я восхищена тем, что я про тебя знаю. Робер говорит, что ты человек слова, и я очень ценю это в тебе. Но от чего еще возникнет во мне чувство восхищения?

Макса этот разговор начинал утомлять. Он любил ее, был без ума от нее, но даже она не узнает о нем больше того, что он сам захочет рассказать. Он никогда никому не раскрывал душу и не имел ни малейшего желания делать это сейчас. А что бы она сказала, мелькнула у него шальная мысль, если бы он рассказал ей, чем в самом деле занимается? Сабрина, дорогая, мне принадлежит небольшая типография в Марселе, где мы печатаем приглашения на званые вечера, фирменные бланки и другие безобидные вещи, но наше главное занятие — это печатание денег. Мы переправляем фальшивые деньги — миллионы в пересчете на франки — своим клиентам во всем мире, аккуратно и надежно спрятав их в сельскохозяйственном и строительном оборудовании…Он понятия не имел, как она к этому отнесется.

Но мысль как была, так и осталась у него в голове. Все равно он не скажет ни ей, ни кому-либо еще, что доверяет лишь нескольким работающим с ним людям. А его работа никак не отразится на их совместной жизни; они будут счастливы, и она будет любить его, зная ровно столько, сколько знает сейчас, и не более того. Больше ей и не нужно знать.

Но сейчас он не собирался тратить попусту время, уклоняясь от прямых ответов на ее вопросы.

— Я стараюсь сделать так, чтобы чем дольше мы были вместе, тем больше у тебя было поводов для восхищения. А теперь расскажи мне про работу. Чем ты занималась сегодня утром?

— Ах, перестань! — воскликнула Сабрина. — Я не ребенок и не потерплю, чтобы со мной обращались как с ребенком. Тебя окружают сплошные тайны. Неужели ты думаешь, что я буду этим восхищаться? Я ненавижу тайны, все мое прошлое — тоже тайна. Я отказываюсь смириться с этим.

Рывком накинув плащ, она выбежала на улицу. Дождь уже прекратился. Она прошла между асимметрично расставленными столиками, словно на сцене театра. Невзирая на дождь, за ними сидели несколько промокших насквозь туристов. Выйдя на тротуар, она повернула по направлению к центральной площади, прибавляя шаг. На ходу она подняла капюшон, защищавший от капель с деревьев. Пройдя площадь с огромным серо-зеленым, заросшим влажным мхом фонтаном, она присела на его край. Она старалась не смотреть в ту сторону, откуда должен был появиться Макс, если только он пошел за ней следом.

Она сидела выпрямив спину и сжав руки. Спустя мгновение до нее дошло, что она чувствует не одиночество или тревогу, как часто бывало раньше, а холодную, слепую ярость. Она сидела так на продуваемой ветрами площади, а серые фонтанчики воды за спиной брызгами рассыпались на фоне серого неба. Мокрые камни мостовой тускло поблескивали под деревьями, с которых падали капли воды. Она чувствовала нарастающий внутри гнев, зная, как это для нее важно: гнев, из-за того что с ней обращаются как с ребенком, давал ей возможность держаться особняком в той новой жизни, в которую она вступала. Она вспомнила, как чувствовала себя совсем ребенком в тот день, когда познакомилась с Робером. Как она сидела между ним и Максом за обедом. Она вспомнила, как чувствовала себя ребенком, когда впервые стала готовить на кухне, когда впервые села за руль машины, когда впервые упала Максу в объятия и почувствовали панику при мысли о том, что сейчас произойдет.

Но я становлюсь взрослой, подумала она, учусь ориентироваться в жизни. И Максу, и всем остальным придется обращаться со мной как со взрослой, как с равной.

Впереди три женщины переводили группу школьников через дорогу. В одинаковых желтых плащах дети казались нанизанными на нитку бусинками. Они и в самом деле держались руками за ярко-красную веревку, конец которой змеился по мокрым камням мостовой. Звуки их возбужденных голосов разносились по всей площади, заглушая шум фонтана. Стефани засмотрелась на них и внезапно ощутила такую невыносимую тоску, что встала и двинулась, как во сне, вслед за ними. Дойдя до середины площади, она опомнилась и остановилась. По-моему, я схожу с ума; что это я делаю? Она видела, как они вереницей свернули в узкую улочку и скрылись за поворотом. Интересно, сколько им лет? Восемь? Девять? Какой прекрасный возраст: в них столько непосредственности и любви. Вдруг мимо нее пробежала девочка в желтом плаще. Она была одна, и по щекам у нее лились слезы. Невольно протянув руку, Стефани остановила ее, присела на корточки и крепко прижала к себе.

— Все хорошо, я помогу тебе, не плачь. Расскажи, что случилось. Ты что, потеряла друзей?

Глотая слезы, девочка кивнула.

— Я увидела щенка и остановилась его погладить… Нельзя было это делать… нам говорили, чтобы мы держались за веревку… а теперь я не знаю, где они.

— Я видела, как они прошли мимо. Сейчас мы их разыщем. — Стефани отвела прядь волос с заплаканного лица девочки, и поцеловала ее лоб и щеки. Почувствовав дрожь крохотного, хрупкого тельца под мешковато сидящим плащом, она крепче обняла девочку и словно сроднилась с ней. Она прижимала ее к себе, но этого казалось мало — ей вообще не хотелось отпускать ребенка.

— Но где же они? — снова заплакала девочка. — На меня будут сердиться… а папа с мамой накажут, если узнают…

Стефани неохотно встала и взяла ее за руку.

— Как тебя зовут?

— Лиза Берне.

— Ну, Лиза, давай искать твой класс. Может, никто и не расскажет маме с папой, что произошло.

Лиза вскинула голову и широко раскрыла глаза.

— А так можно?

— Не знаю. Попробуем. — Быстрым шагом они направились к улице, на которую свернул весь класс. Стены домов здесь были покрыты старой, облупившейся штукатуркой, а оконные ставни потрескались и выцвели от дождя и солнца; массивные деревянные двери с годами покрылись вмятинами и глубокими царапинами. Улочка была такой узенькой, что небольшая легковая машина едва могла бы проехать, тротуара не было. Стефани с Лизой шагали по самой середине булыжной мостовой, пока не оказались на крошечной площади, от которой расходились три улицы. Лиза подняла голову, ожидая, что скажет Стефани, куда идти дальше. А Стефани и понятия не имела.

— Сюда, — решительно сказала она и свернула налево, на улицу, которая ничем не отличалась от той, по которой они только что шли.

— …мы по четвергам всегда куда-нибудь ходим, — тем временем щебетала Лиза. — Мадам Фронтенак, это наша учительница, она вам понравится, она очень красивая, прямо как вы, и у нее тоже есть дочь, так что она очень добра к девочкам, всегда все понимает, и потом она же сама такой была, когда еще только начинала взрослеть, и все помнит, а вот с мальчишками она ведет себя гораздо строже, хотя так и должно быть, с ними так и надо, потому что они такие грубые — некоторые так просто хулиганы, — и им нужно говорить…

Стефани старалась идти как можно быстрее и тащила Лизу за руку. Класса нигде не было видно. Как далеко они могли уйти? Ведь прошло всего несколько минут… сердце у нее бешено стучало; она ведь могла ошибиться, и в результате обе они заблудятся. Тогда Лиза перестанет весело болтать, снова испугается, и это будет ее вина, потому что она решила, что уже взрослая и может взять на себя заботу о ребенке.

Улица поворачивала направо, они двинулись по ней, и тут, несмотря на то, что Лиза продолжала болтать без умолку, Стефани почудился шум, напоминавший детские голоса.