Они ехали дальше молча. Но вот кипарисы закончились, и они покатили среди виноградников. Ряды виноградных кустов, покрытые нежными листочками, расходились безукоризненно прямыми линиями от дома в центре фермы. Солнце уже пекло вовсю. Стефани вытерла пот со лба, достала флягу с водой и на ходу сделала глоток. Ей нравилось, что Леон молчит и улыбается, когда они встречались с ним взглядом; нравилось ни о чем не думать и впитывать в себя все звуки, запахи, краски: изогнутые дугой струи воды дождевых установок, ярко блестевшие на солнце; заросли тимьяна с крошечными бледно-фиолетовыми цветочками вдоль дороги; розовые цветы на кустах розмарина среди его хвои, так похожей на сосновую; приветствия идущих по дороге фермеров в простых рубахах и черных штанах, что спадали складками на башмаки; грозди зреющих вишен, просвечивающие сквозь густую листву; маленький, словно игрушечный, почтовый фургон, без устали колесивший по деревенским проселочным дорогам… Она чувствовала себя сильной и здоровой — плотью от плоти земли. Казалось, что все вокруг исполнено умиротворением и покоем, что в мире больше никого нет, кроме нее и Леона. Я счастлива, подумала она и поняла: все ее прежние чувства — к Максу и Роберу, к мадам Бессе и Жаклин, — все это было не то.

Дорога стала шире, появились машины. Невысокая каменная ограда вдоль дороги, опоры линии электропередач, фонарные столбы — все указывало на то, что впереди город. Стефани с Леоном докатили до поворота дорога и увидели прямо перед собой огромный каменный мост с высокими сводами. Не сбавляя скорости, они пронеслись под ним, проехали мимо высоких темно-серых скал с глубокими пещерами — и въехали в Фонтен-де-Воклюз.

— Велосипеды можно оставить на площади, — сказал Леон и спросил первого же полицейского, где стоянка. — Дальше пойдем пешком. — Они обогнули заполненную людьми тенистую площадь и не спеша пошли по длинной, шедшей под уклон аллее. С одной стороны к ней подступала река, а с другой — сгрудились палатки с сувенирами для не в меру доверчивых туристов. Дойдя так до улицы, где были кафе, они остановились у входа с вывеской «Кафе Филип».

— Минутку. — Леон бегом спустился по крохотной каменной лестнице и тут же вернулся. — Я заказал столик, через полчаса можно будет пообедать.

Они продолжали прогулку. А когда аллея кончилась, у Стефани от изумления перехватило дыхание, она двинулась дальше одна, словно забыв про Леона. Как завороженная она медленно подошла к запруде с зеркально-спокойной поверхностью. В воде отражался огромный, причудливой формы утес, что высился поодаль. Но спокойной вода была только здесь, рядом, а там, с краю, где земля обрывалась, она низвергалась вниз грохочущим водопадом и с ревом неслась, поднимая брызги, пенясь и образуя водоворот там, где путь преграждали валуны. Дальше, внизу река становилась широкой и быстро катила свои воды по равнине. Вдали было видно ее широкое русло и волны, искрившиеся на солнце. Вдоль берегов вода свивалась в серебряные ленты, вспенивалась крохотными водопадами, но чем дальше, тем все размереннее становилось течение Сорг — одной из самых великолепных рек Прованса.

Стефани присела на камни у края запруды, в том самом месте, где спокойная вода оглушительным водопадом обрушивалась вниз. Вокруг носились дети, они кричали, танцевали на камнях, пробовали забраться в воду, вопили изо всех сил, чтобы их было и слышно, а родители щелкали фотоаппаратами и оттаскивали детей подальше от воды. Стефани почти не замечала их. Она не отрываясь смотрела на крошечные радуги над бурным потоком, на фиолетовые, коричневые и черные утесы и чувствовала себя частью этой красоты. Она старалась перебороть ее, но будучи не в силах противостоять величию сливалась с ней. Сейчас она будто снова оказалась в больнице, окруженная туманом: нет сил не только вырваться оттуда, но даже пошевелиться; затем ей показалось, что она лежит в постели дома в Кавайоне. Раннее утро, она очнулась ото сна и тщетно пытается вспомнить, что же ей снилось, в надежде вернуть прошлое. Но вокруг нее — оглушительная, абсолютная тишина. Почему-то на эту тишину так похож был шум воды, доносившийся сейчас сбоку.

Стоя чуть поодаль, Леон наблюдал за Стефани. Она была очень красива, ему хотелось ее рисовать. Но его больше интересовала та неуверенность, которая чувствовалась во всем ее облике. Она производила впечатление неуверенной в себе женщины, не знающей, кто она, и где она находится, и как здесь очутилась. Он понимал, что это — лишь игра воображения. Но Леон доверял своему воображению, он верил в самые причудливые фантазии, подсказанные ему воображением, в совпадения и в невероятные обстоятельства, в события, казавшиеся непостижимыми или, скорее, необъяснимыми.

Он знал, что занятие искусством, как и наслаждение им, невозможно, если не будет этого необъяснимого, знал, что любить или дружить без этого невозможно, а поэтому полагался на свои инстинкты и чувства, на силу своего воображения, на наслаждение, которое получал от многообразия и противоречивости бытия, полагая, что все это, в конце концов, дает возможность хотя бы отчасти познать истину. Именно поэтому, видя Сабрину Лакост — красивую, очаровательную, умную, в минуту задумчивости он почувствовал, что эта женщина не знает, кто она, где ее дом. Он решил, что она, пожалуй, и в самом деле не знает этого. Леон не отогнал эту мысль, а поймал себя на том, что думает о ее прошлом и о том, чем он может ей помочь, если только нужна его помощь.

Профессиональным глазом художника он охватил представшее перед ним зрелище: женщина на белом с сероватым отливом валуне, а за ней — мрачный утес с деревьями, упрямо тянувшимися навстречу солнцу, безмятежная темная гладь воды. И снова — женщина в темно-синих велосипедных шортах и белой майке с расстегнутым воротом. Ее каштановые с рыжеватым оттенком волосы касались плеч, а полтора месяца назад, когда он с ней познакомился, они были короче. Ее гибкое тело, длинные ноги и поистине царственная осанка (по-видимому, ее научили так держаться в детстве, настолько естественной она казалась). Ее взгляд был прикован к пенящейся воде, и он задумался: какие ассоциации вызывает сейчас у нее этот вид. Он видел, что она сидит сжав руки и напрягши все мышцы, словно пытается переплыть в воображении бурный поток или прогнать прочь мысли.

Достав из рюкзака небольшой блокнот для эскизов и кусок угля, он принялся быстро, уверенно рисовать: сначала людей вокруг неподвижной фигуры женщины, оставив на листе место для нее, а потом и саму женщину. Сабрина, сказал он про себя. Прекрасное имя. Прекрасная тайна, которая дразнит и неодолимо влечет к себе.

Она замужем.

Но и у меня есть близкий человек, подумал Леон. Мы не женаты, но связаны отношениями, порвать которые довольно сложно. Ну что ж, мы с Сабриной не будем заглядывать слишком далеко вперед. Пока не будем.

Спустя некоторое время он подошел и положил руку ей на плечо.

— Если вы готовы, мы можем пообедать.

— Да. — Очнувшись от наваждения, она оперлась на его руку и встала.

— Спасибо, что вы привезли меня сюда. Вы были правы, это действительно волшебное место.

— Оно что-то вам напоминает. — Стараясь расслышать друг друга, они стояли так близко, что почти соприкасались головами. — Что-нибудь прекрасное… или волнующее?

— Это место захватывает само по себе, не правда ли? Воспоминания здесь ни при чем. А родник глубоко?

— Его еще никому не удалось обнаружить, хотя пытались — и Кусто, и многие другие.

— Никому не удалось обнаружить? Разве не удивительно, что никто не знает, где его начало. Он открыт нам не весь, только отчасти, а между тем в нем столько силы и красоты…

Леон с любопытством посмотрел на нее.

— Но ведь и большинство из нас открывают только часть себя.

— Да. Конечно. — Они собрались уходить, и она вновь засмотрелась на поток.

— Жаль, что приходится уходить.

— А мы не уходим. Сейчас вы поймете.

Они пошли обратно той же дорогой и спустились по каменной лестнице. Они попали в ресторан, стенами которого были огромные стекла. Миновав зал, они оказались на широкой террасе, где пол был выложен плитами. Защищенная сверху навесом, терраса слегка выдавалась вперед и выступала над водой.