— Как здесь здорово! — воскликнула Стефани, когда их провели за столик у самой ограды. Прямо под ними была река. Час был уже поздний, и на террасе лишь несколько посетителей коротали время за чашкой кофе. — На какое восхитительное место мы набрели!

— Частенько мне кажется, что на него набрела уже большая часть населения земного шара, — с улыбкой сказал Леон, когда подошла официантка и протянула меню. — Когда мне очень хочется уединения, я приезжаю сюда зимой. Тогда это место в самом деле кажется волшебным: над водой клубится пар, повсюду снег, никого нет, кроме меня. Если, конечно, не считать гномов и эльфов, которые живут в пещерах среди утесов.

— Гномов и эльфов… А вы их видели? Разговаривали с ними?

— Пока нет. Но чтобы верить в их существование, это необязательно.

Стефани оперлась подбородком на руки.

— Верить в то, что невидимо?

— Я верю, что есть вещи, о существовании которых мы можем только догадываться: тайны, волшебство, облик будущего, суть прошлого.

— А вас это не пугает?

— Напротив, очень радует. Представьте, насколько обеднела бы жизнь, если бы в ней не было тайн и чудес. Они дают мне ощущение полноты жизни, поэтому я должен в них верить.

— Вы имеете в виду живопись.

Он взял ее за руку.

— Знаете, вы первый человек, который сразу понял, что я имею в виду, говоря про чудеса. В большинстве своем люди думают, что я просто беру кисти и рисую то, что вижу перед собой. Так же, как многие считают, что писатели описывают людей, которых знают, а ученые взвешивают и измеряют то, что могут взять и потрогать руками. Ерунда! Мы рисуем, описываем и изучаем то, чего не видим. А другое — удел операторов и журналистов. Мы даже не знаем, как нам это удается. Что-то внутри нас — или вне нас, кто знает? — направляет кисть художника, перо писателя или мысль ученого, а мы никогда в полной мере не понимаем, что это за сила и откуда берутся посещающие нас образы. Да и зачем стремиться к этому? Нужно просто благодарить судьбу за то, что это есть. По-моему, официантка ждет, чтобы мы что-нибудь заказали. Рекомендую омлет с трюфелями и помидоры по-провансальски, если только вы не хотите…

— Отлично.

Леон заказал названные блюда и бутылку «Кот-дю-Рон». Пока они делали заказ и официантка раскладывала на столе приборы и салфетки, разливала вино, они отпустили руки друг друга. Когда они остались одни, Стефани взяла бокал, а другую руку опустила на колени.

Молча они смотрели на воду, и в этом молчании было понимание друг друга.

— А вы поднимались на вершину горы Венту? — спросил Леон.

— Нет. Все жду, когда смогу поехать туда на велосипеде.

— Тяжело вам придется.

— У меня есть приятель, который ездит туда каждую неделю. По его словам, если я буду тренироваться, то через месяц-другой вполне окрепну для такой поездки.

— А что, для вас так важно подняться на велосипеде на самую вершину?

— Да.

— Это что, победа над… чем?

— Да, пожалуй, победа… Расскажите мне о своих занятиях живописью. Вы всегда были художником?

— Да, с четырех лет. Вообще-то, я помню первый день, когда начал рисовать, первую свою коробочку с цветными мелками, которую мне подарили на день рождения. Я принес ее в комнату. После обеда я не лег спать, а принялся расписывать стены — все выше и выше. Это были изображения людей, домашние животные, звери в зоопарке, ну и, конечно, домовые и эльфы. Наверное, все они получились на одно лицо, точно не помню. Зато отлично помню, что израсходовал все мелки.

— Это вам родители потом рассказали?

— Нет, удивительно, но я все это помню сам. Больше в комнате никого не было, но потом, значительно позже я описал им свое «творение» точно таким, как они его увидели, когда вошли. Это единственный день детства, оставшийся у меня в памяти, но я так ясно все помню: восхитительную послеполуденную тишину, голые стены, коробку цветных мелков. Это мечта любого художника, и это был мой день рождения. Никогда в жизни я не был так счастлив, как в тот день.

Стефани не сводила взгляда с его лица, но, казалось, смотрела не на него, а в себя.

— Замечательно, — тихо произнесла она.

— Да, это замечательное воспоминание. — Он чувствовал, хотяи не мог выразить свои ощущения словами, что они сейчас говорят и думают о разных вещах. Но он решил, что не будет задавать ей вопросов о ней самой. Было видно, что она не станет отвечать на вопросы личного характера. Несколько раз в течение дня она уходила от ответа, и он не стал настаивать. Может быть, в следующий раз или когда-нибудь еще, позже, когда она будет к этому готова.

— Значит, вы рисовали все новые и новые наброски и картины? — спросила она. — А на спорт и развлечения времени не оставалось?

— Совсем не оставалось. Я был на редкость ленивым мальчишкой. Я рос единственным ребенком в семье, и родители возлагали на меня большие надежды. Но у меня была единственная мечта, от которой я ни разу не отступил, хотя ради их спокойствия одно время пробовал заняться медициной, правом, наукой… словом, перебрал все серьезные, уважаемые профессии. Но тщетно — я неизменно возвращался к тому, что моя мать называла «малевать картины».

— А сейчас они рады, что вы добились признания, у вас есть успех?

— Да, они очень рады моему успеху, но считают, что я пришел к нему довольно своеобразным путем: словно играючи, а не в результате изнурительного, целенаправленного труда.

Стефани улыбнулась.

— А где они живут?

— В Лионе.

— Вы тоже оттуда родом?

— Да, я родился и вырос там. — Леон откинулся на спинку стула. Подошла официантка, вновь наполнила их бокалы вином и подала заказанные блюда. — После второго класса я ушел из средней школы — путешествовал по стране автостопом, плавал на грузовых судах. Я побывал в Европе, Англии, Америке, Африке, Индии — и в конце концов обосновался в Гу, что удивляет моих друзей и наводит ужас на родителей.

— Я была в Гу, мы ужинали там в «Бартавель».

— Отличный ресторан. Вы были всего в нескольких кварталах от моего дома.

— Странное место. Город совсем крошечный и… словно призрак. Представляешь себе средневековый город, из которого ушли все жители. А мародеры вот-вот возьмут штурмом его крепостные стены.

Он усмехнулся.

— Очень тонко подмечено. По этой же причине город наводит ужас и на моих родителей. Они считают, что я заживо погребаю себя в каком-то захолустье, обнесенном каменными стенами, где в домах с закрытыми ставнями живут отшельники, отгородившиеся от внешнего мира. Вообще-то, я нашел в нем себе местечко, откуда виден весь город, но время от времени я устремляюсь вниз, чтобы успеть увидеть, схватить то, что поражает мое воображение.

— И что же занимает и поражает ваше воображение?

— Вы, — тихо ответил он.

У Стефани перехватило дыхание. Она отвела взгляд и стала смотреть на голубую, с зеленоватым отливом гладь реки, по которой, переливаясь на солнце, катились волны. Глаза Леона были того же цвета, что и вода — голубые, с зеленоватым отливом. Она мысленно представила себе и почувствовала, как эти глаза наблюдают за ней. Он дал ей возможность самой поддерживать разговор, и она попалась на эту удочку, Стефани показалось хотя и очень странным, но в то же время естественным то, что он понял: она не хочет вопросов о себе самой. Несколько раз он пытался завести разговор о ней. Но каждый раз она меняла тему, и он, больше не спрашивая ее, непринужденно продолжал говорить.

Сейчас же она ощутила разочарование. Если бы он настаивал на своем, подумалось ей, возможно, она и ответила бы на его вопросы. Впрочем, все это глупости, мелькнула у нее мысль. Я же ясно дала понять, что не стану на них отвечать, переменила тему, и он оставил меня в покое. И все же охватившее ее странное разочарование не проходило. Она как будто вновь почувствовала тепло его ладони, когда он тронул ее за плечо у водопада. А потом еще раз — когда он взял ее руку, лежавшую на столе. Она поняла, что ей самой хочется поговорить с ним.