После отъезда Керенского Петросовет перешел к обсуждению злободневного кронштадтского вопроса. Все насторожились и превратились в одно сплошное напряженное внимание. С первым словом выступил рабочий-меньшевик Анисимов, который, не щадя слов, бранил нас за коварство, двоедушие и измену своим обязательствам. Против него с большими речами выступали Рошаль, Любович и я. Я говорил первым, и меня слушали хотя и внимательно, но враждебно.

Против нас была выпущена тяжелая артиллерия. Один за другим брали слово лучшие ораторы Петросовета, министры — «социалисты» Церетели, Чернов и Скобелев.

Их речи были полны обычных нападок против Кронштадтского Совета и его руководителей. Скобелев прямо угрожал прекращением снабжения Кронштадта денежными средствами и продовольствием; Чернов со своими обычными экивоками паясничал па сцене, и его речь была наиболее бессодержательна и убога. После министров — «социалистов» выступил анархист Блейхман. Но его неудачное, больное, нервное и озлобленное красноречие вызвало как раз обратный эффект. Вся аудитория словно зажглась в запылала неистовой злобой от этой искры блейхмановского красноречия.

Напряженную атмосферу блестяще удалось разрядить тов. Каменеву. Лев Борисович с огромным тактом ликвидировал впечатление, произведенное выступлением Блейхмана, и, сверх того, сумел настолько смягчить настроение зала, что принятие шельмовавшей нас резолюции по его предложению было отложено. Нужно сказать, что в продолжение всего заседания мы чувствовали себя как на скамье подсудимых. Временное правительство при участии поддерживавших его соглашательских партий, очевидно, решило подвергнуть нас остракизму и пригвоздить к позорному столбу.

Мы пережили неприятные минуты, по тем не менее сильного впечатления это заседание на нас не произвело. Зная меньшевистско-эсеровское большинство соглашательского Совета, мы и не ждали с его стороны иного отношения. Напротив, уходя с заседания Петросовета, мы были еще больше убеждены в абсолютной правильности нашей кронштадтской политики.

Во всех этих дипломатических переговорах, которые нам пришлось вести с подголосками буржуазии, мы, твердо помня завет Ильича, отстояли революционное достоинство Кронштадта и не позволили поставить себя на колени. Этим обстоятельством мы в значительной степени были обязаны тому же Ильичу, который со времени «Кронштадтской республики» лично руководил по телефону каждым сколько-нибудь ответственным выступлением нашей кронштадтской организации.

К июню 1917 г. Кронштадт был прочно завоеван нашей партией. Правда, большинства мы там не имели даже в Совете, но фактическое влияние большевиков было, по существу, неограниченным.

Майский конфликт с Временным правительством был изжит без всякого ущерба для нашего партийного достоинства. Напротив, успешная борьба с правительством князя Львова, за которым стоял меньшевистско-эсеровский Петроградский Совет, завоевала нам симпатии большинства беспартийных кронштадтцев.

В результате кризиса, получившего громкое имя «Кронштадтской республики», правительственный комиссар кадет Пепеляев был смещен и его место занял выбранный нами безличный педагог Парчевский, который сразу был взят Кронштадтским Советом под большой палец. Таким образом, морально-политическое влияние Кронштадтского Совета превратилось в реальную силу действительного хозяина положения. Фактически уже в этот момент, т. е. задолго до Октябрьской революции, вся власть в Кронштадте перешла в руки местного Совета, иначе говоря, нашей партии, в действительности направлявшей текущую советскую работу. Благоприятное «внутреннее» положение заставило нас серьезнее заняться «внешней политикой». Прежде всего мы были вынуждены обратить внимание на Балтийский действующий флот, по существу, составлявший с Кронштадтом единое целое. Из Ревеля и Гельсингфорса к нам неоднократно приезжали для связи матросы-большевики, которые в один голос жаловались на гнетущее эсеровское засилье.

Наши политические враги изо всех сил стремились внести отчуждение между большевистским Кронштадтом и действующим флотом, к тому времени еще не вышедшим из-под влияния «соглашательских» настроений.

Крупный инцидент с Временным правительством, крайне раздутый и преподнесенный доверчивой публике как факт образования «независимой Кронштадтской республики», еще больше подлил масла в огонь. Не было такого меньшевистско-эсеровского агитатора или журналиста, который не попытался бы нажить на этом событии политический капитал. В Балтийском флоте соглашательские словоблуды не жалели языков, крича на всех углах и перекрестках о «сепаратизме» кронштадтских большевиков и о «Кронштадтской республике», якобы отколовшейся от остальной России. Эта вредная ложь на все лады разносилась по судам и береговым командам с недвусмысленной целью создания враждебного к нам отношения.

Мы решили парализовать эту клеветническую работу социал-соглашателей и ознакомить матросские массы Балтфлота с истинным положением в Кронштадте, а также одновременно, в процессе ознакомления с платформой Кронштадтского Совета, использовать данный вопрос, как исходную точку для расширения влияния нашей партии на Гельсингфорс, Або и Ревель. В этих видах большевистская фракция Кронштадтского Совета на утреннем заседании 6(19) июня приняла мое предложение об отправке специальной делегации во все главные морские базы Балтийского флота.

В перерыве между заседаниями фракции и пленума Совета я позвонил в редакцию «Правды» и, соединившись с Ильичем, рассказал ему, что фракция выдвигает мою кандидатуру для агитационной поездки, обещающей продлиться около десяти дней, и попросил его разрешения на соответствующую отлучку из Кронштадта. Ильич ответил, что если я ручаюсь, что дело от этого не пострадает и если другие товарищи берутся взять на себя ту часть работы, которую выполнял я, то с его стороны возражений нет.

Санкция тов. Ленина меня обрадовала, так как поездка казалась мне весьма важной и привлекательной. Кронштадтский Совет одобрил идею отправки делегации, единогласно утвердив ее персональный состав, выдвинутый пофракционно.

Делегация была намечена в составе 9 человек, и в нее должны были войти 3 большевика, 3 эсера, 2 беспартийных и 1 меньшевик, по беспартийные предоставили свой места эсерам и меньшевикам; таким образом, членами делегации оказались избраны: от меньшевиков-интернационалистов — рабочие пароходного завода Альниченков и Щукин, от эсеров-интернационалистов (иначе говоря, «левых эсеров») — фельдшер вольноопределяющийся Баранов, рабочий Пышкин, рабочий Лещов и матрос-водолаз Измайлов; от большевиков — я, матрос Колбин и матрос Семенов. Тов. Рошаль тоже испытывал большое желание совершить заманчивое агитационное турне, но фракция нашла абсолютно необходимым, чтобы кто-нибудь из нас двоих обязательно остался дома. Нечего делать — Симе пришлось подчиниться.

Партийные дела я передал ему, а для руководства газетой «Голос правды» пришлось срочно выписать из Питера моего брата А. Ф. Ильина-Женевского, только недавно приехавшего из Гельсингфорса, где он приобрел некоторый опыт журналиста, редактируя орган Гельсингфорсского комитета «Волна» [88].

Мы быстро собрались и на следующий день, 7 июня, выехали из Кронштадта, а вечерний пассажирский поезд Финляндской железной дороги уже увозил нас из Петрограда. Первую остановку мы решили сделать в Выборге. В 12 часов ночи мы со своими ручными саквояжами вылезли на перрон Выборгского вокзала и по пустынным, словно вымершим, улицам старинного города пошли искать себе пристанище до утра. После долгих и безрезультатных посещений всевозможных гостиниц мы убедились, что нигде нет свободных номеров. Наконец, последний визит в какую-то захудалую гостиницу отбил у нас всякую охоту к посещениям учреждений этого рода. Нам было предложено на выбор два номера по непомерно дорогой цене: 20 и 12 марок за одни сутки. Эта сумма оказалась не по карману нам всем, даже в складчину.