Максим склонился над дядей Гошей, дотронулся до его головы, посмотрел на кончики пальцев, измазанные влажным и липким.

— Кровь, — прошептал он.

— Ой! — Антонина обессиленно прислонилась к дверному косяку. — Что-то мне нехорошо…

Санчо подошёл ближе и тоже осторожно ощупал голову потерявшего сознание милиционера. Дядя Гоша тихо застонал.

— Живой, — облегчённо вздохнул Макс. — Сознание потерял… А на голове шишка. — Он нагнулся ниже. — Ого! Какая огромная! Всем шишкам шишка! И, главное, она продолжает расти.

Тонька со стоном сползла на пол.

— Он стоял у окна. — В Саньке проснулся Знаменитый следопыт. — Высматривал нас, а некто подкрался сзади и — бац: ударил чем-то по голове!

— Кто подкрался? — Макс осторожно подложил под голову милиционера фуражку чучела. — И чем ударил?

— Копытом, например. — Санчо со значением посмотрел на Макса. — Или стальным протезом. Понимаешь, о ком я говорю?

— О ком? — не понял Макс.

— О Чёрном Генерале, — пояснил Знаменитый следопыт. — Его работа. Призрак-убийца! Представляешь?!

— Зачем ты это говоришь? — слабо спросила Тонька. — Мне и без того плохо!

— Дяде Гоше наверняка ещё хуже. Что делать-то?

— Ничего страшного не случилось… Наверное. — Макс ещё раз потрогал голову дяди Гоши. — Может, сотрясение мозга?.. Нужно «скорую» вызывать.

Тонька как-то странно сглотнула, но тут дядя Гоша открыл глаза и тихо попросил, чтобы «скорую» не вызывали, потому что он чувствует себя просто превосходно и всё в порядке, только не нужно так сильно раскачивать комнату. Нет, никаких вурдалаков он не видел и крылатых вампиров тоже: просто стоял у окна, а потом очнулся на полу и теперь хочет знать, что произошло и почему так шатаются стены…

Санчо посмотрел на стены, даже коснулся их рукой. Они стояли прочно и незыблемо. Странно… А дядя Гоша, охая, встал на ноги, поднял с пола фуражку пугала и нахлобучил себе на голову.

— Смирно, — хрипло сказал он. — Вольно. — Он опять застонал и схватился за голову. — Все по домам, я вырубаю ток.

— А как же вы? Мы можем кого-нибудь позвать…

— По домам, — строго повторил милиционер.

— Пошли. — Макс дёрнул Саньку за рукав. — Что ты стоишь, как памятник неизвестному отличнику?

Санька молча указал дрожащей рукой на пол, и Максим тоже окаменел. На светлых бетонных плитах отчётливо выделялись ещё влажные от недавнего дождя тёмные отпечатки сапог сорок пятого размера с набойками в виде трезубца. И тут раздался сдавленный стон дяди Гоши:

— Карта! Куда исчезла карта полигона?!

Следы то рельефно выделялись на мокром песке, то вдруг терялись в траве, и тогда Тоньке и Максу приходилось останавливаться и смотреть, как Знаменитый следопыт Санчо рыщет вокруг них по расширяющейся спирали, и ждать, пока не раздастся его крик — мол, след найден и можно продолжать преследование.

А между тем заметно похолодало. Солнце уже наполовину спряталось за горизонтом, и всё стало лиловым и розовым, и был слышен каждый шорох: скрип песка под ногами, пение цикад и голодное ворчание в животе у Макса.

— А как мы его арестуем? — спросила Тонька. Она всегда отличалась практичностью.

— Там видно будет, — отмахнулся Санчо.

Всем его существом овладел охотничий азарт, и он не мог отвлекаться на всякие мелочи. Странные люди, эти девчонки! Ведь любому было понятно, что стоит только обнаружить преступника, похитившего карту полигона, как тот сразу поймёт, что деваться ему некуда и с удовольствием пойдёт в тюрьму. Да, — в тюрьму! Это слово Санчо перекатывал во рту, как сладкий леденец. Потому что не дело вот так, с бухты-барахты, бить дядю Гошу по голове тупыми предметами и при этом оставаться безнаказанным. Это непорядок! И поэтому нужно выяснить, куда ведёт след, и не мучиться дурацкими вопросами. А след вёл на свалку.

— Высокий, — сообщил Санчо приметы преступника. — Под два метра. Его шаг равен двум моим. И тяжёлый… Отпечаток глубокий. Чёрт… Свалка началась. Какие теперь следы…

Солнце спряталось за лесом, незаметно на землю опустилась темнота, поднялся ветер, и тучи в небесах набухли, повисли над полигоном тяжело и страшно, и оттого свалка изменилась. Она гудела и ворчала с глухой угрозой, и в этом ропоте слышались и стоны, и плач, и отчаянные крики. А над кирпичными горами, и над лесом железных ежей, и над башнями танков, как испуганная птичья стая, метался ветер. Он касался лиц друзей холодными лапками, пронзительно свистел на оперении стрел. Казалось, что кто-то идёт следом, огромный и мокрый, в сапогах сорок пятого размера — разевает пасть, то рычит, а то воет как собака на луну, жалобно и надрывно. И безнадёжность дышит в затылок могильным холодом.

— Вон он! — пригнулся вдруг Санчо. — Стоит у самой ограды, руки раскинул, будто ловит кого.

Сыщики замерли, затаили дыхание и смотрели на зловещий силуэт, чёрный на фоне пламенеющего неба.

— Так ведь это пугало, — облегчённо вздохнула Антонина. — То самое, утреннее. — Она нервно рассмеялась, хлопнула Саньку по плечу. — Эх ты!.. Шерлок Холмс липовый.

— Не может быть…

Но это действительно было то самое соломенное чучело — в солдатской шинели, в штанах с лампасами, с фуражкой на чугунном горшке. Чучело улыбалось нарисованной улыбкой, словно насмехаясь над незадачливыми сыщиками.

— Пошли домой, — зябко повела плечами Антонина. — Холодно.

— Пошли, — уныло согласился Санчо. Он поковырял носком кроссовки слежавшийся мусор, ещё раз посмотрел на чучело и вдруг напрягся, будто собирался куда-то бежать, прошептал горячо и страшно:

— Фуражка!

— Что фуражка?

— На чучеле! Мы её сбили, а потом нашли, а потом её надел дядя Гоша.

— Ну и что? Пусть поносит. Она ему очень идёт. — Максим посмотрел на чучело и вдруг начал дергать себя за мочку уха с такой силой, что, казалось, вот-вот её оторвет. Так они и подошли к чучелу: ничего не понимающая Тонька, молчаливый Санчо и отчаянно дёргающий себя за ухо Максим.

Они стояли и смотрели на милицейскую фуражку с блестящей, тщательно отполированной кокардой, смотрели и не произносили ни слова, потому что это была очень знакомая фуражка и принадлежала она дяде Гоше, но теперь она почему-то сидела на чугунной башке чучела. И сапоги у чучела были сорок пятого размера. Это Санчо определил сразу, едва взглянув на подошвы. И набойки на каблуках были в форме трезубца. А в правой руке, в своих скрученных из верёвки пальцах чучело сжимало чуть согнутый отрезок металлической трубы, и место сгиба было испачкано бурыми пятнами.

— Кровь, — побледнел Макс. Он попятилась, забормотал речитативом: — Отойди от плоти моей, от мяса моего и от костей моих…

И в этот момент за его спиной глухо и мрачно заухал филин.

На следующее утро, мрачные и растерянные, они собрались за круглым столом в рыцарском зале — в увитой плющом беседке во дворе Антонины. Её бабушки не было дома, и поэтому никто не мог помешать их тайному совещанию. Председательствовал Санчо, потому что, по его словам, время чехарды кончилось и наступил час анализа. Что это за час, ни Тонька, ни Максим не понимали: для них слово «анализ» ассоциировалось с больничными процедурами.

— Я не верю, — заявила Тонька. — Этого просто не может быть. — Она выспалась, плотно позавтракала, и вчерашние страхи казались ей пустой выдумкой. — Потому что быть этого просто не может.

— Хорошо, если так. — Санчо пребывал в глубоком унынии. Вчера он получил от матери на орехи: и за позднее появление, и за испачканную одежду, которую он, по её мнению, старательно прополоскал в курином помете. Поэтому сегодня Санчо всё видел в чёрном свете. — Но некоторые вещи существуют независимо от того, веришь ты в них или не веришь. Я вот, например, не верил, что мать может взять в руки отцовский ремень, а поди ж ты…

— Или сидишь на уроке и не веришь, что тебя вызовут, — поддержал друга Максим. — А тут, как на зло, — бац! И опять два балла. — Он покачал головой, сетуя на странное устройство мира, и добавил: — Опять же факты…