— Я пешком вернулся к дому Лили и вызвал по телефону такси. Добравшись до отеля, я заснул в шезлонге возле бассейна.

Хотя я и чувствую облегчение, виду не подаю.

— Все же позвони Ричи Бенцлеру. Скажи, что видел ее.

Он откусывает кусок тоста, смачно хрустнув корочкой.

— Но я ее не видел. Лилиан не было в доме. А входная дверь была распахнута.

— Куда она могла отправиться?

— Да куда угодно! Возможно, сразу после нашего ухода. — Усевшись на краешек кровати, Спенсер откладывает тост и по-собачьи преданно заглядывает мне в глаза. — Что нам делать, Салли? Как я должен поступить, чтобы все исправить? Я не думал, что так получится. Я не знаю, я просто… — Тяжкий вздох. — Я не хотел тебя обидеть и поступить неуважительно по отношению к тебе…

Что за бред он несет! Я понимаю, что лучше будет промолчать, иначе я начну орать на него. Неуважительно! Какая чудовищная нелепость! Значит, планируя наш досуг с Лилиан, Спенсер собирался вести себя уважительно? И это при том, что за пять месяцев, что мы вместе, он должен был хорошо меня изучить? Что же придет ему в голову через год?!

— Скажи, можешь ли ты простить меня и дать мне шанс? Если хочешь, мы пойдем к психологу, чтобы решить наши проблемы. Все еще можно исправить. Ведь трещина еще не так глубока.

Если что-то и могло убедить меня простить Спенсера, так это подобный аргумент. Узнав, что он готов обсуждать наши проблемы и пытаться их решить с моим участием, я почти сдаюсь. Почти.

— Я подумаю над этим. — Беру вилку в руку, готовая приступить к завтраку. — Все-таки у нас есть проблемы, ты ведь не станешь это отрицать? — Почему-то по щекам катятся предательские слезы.

Спенсер обнимает меня, целуя в волосы:

— Мы с ними справимся.

И в этот момент я понимаю, что ничего у нас не выйдет. Ничего, черт побери, не получится. Всего пять месяцев вместе — и такая пропасть легла между нами; пропасть столь же глубокая, как между совершенно чужими людьми. Разве я могу объяснить ему, какое отчаяние переполняет меня при мысли о том, как наши отношения оказались похожи на все то, что было у меня прежде. Вся моя жизнь состоит из взлетов и падений, я всегда следовала принципу «все или ничего», и оттого каждое поражение в личной жизни оставляет в памяти горечь потери. Я начинаю плакать сильнее, шмыгая носом и всхлипывая на плече Спенсера. Я оплакиваю наши отношения, которые, как оказалось, не были ничем особенным. На душе снова погано и очень одиноко. До чего я была глупа, думая, что у нас есть шанс!

Когда поток слез иссякает, Спенсер протягивает мне бумажный платок. Я вытираю глаза и нос, поднимаю на него глаза.

Он тоже это чувствует. Черт возьми, он тоже чувствует это, хотя и пытается скрыть! Легкая тень неверия в наше будущее сквозит в его глазах. Еще вчера мы думали о помолвке, а сегодня никто из нас не верит, что все еще может наладиться.

Если бы только мое тело не реагировало сейчас таким образом! Тянущее ощущение между ног нарастает, словно протестуя против разрыва. Не в силах сдержаться, я перевожу взгляд вниз, на бедра Спенсера. Это было ошибкой. Он правильно истолковывает этот взгляд и, взяв мою руку, кладет ее себе между ног.

Мое дыхание учащается. Спенсер напряженно следит за мной, сузив глаза. Под влажным полотенцем все растет и твердеет.

Я знаю, что мне сейчас требуется: сорвать с него это проклятое полотенце, сесть на него сверху, обвив ногами его бедра, и двигаться в такт его движениям, прижимая его голову к своей груди, вплетая пальцы во влажные волосы…

Спенсер просовывает ладонь мне в шорты, гладит и ласкает, его лицо так близко от меня, что все тело превращается в комок нервов.

Только сердце почему-то молчит, и оттого кажется, что я наблюдаю за происходящим со стороны.

— Прости. Я не могу. — Я отвожу его руку в сторону. Спенсер поднимает на меня глаза, в них застыло непонимание. — Ничего не получится. Все стало другим. Я изменю себе, если сделаю это. — Я снова начинаю плакать.

На мгновение Спенсер утыкается лицом мне в грудь, словно в отчаянии, потом резко встает и уходит в ванную. До меня доносится звук запираемой двери.

— Тебе звонил какой-то мужчина. Не так давно, — тоном секретаря объявляет мама, как только я вхожу в дом. Она сидит за кухонным столом, очки сдвинуты на кончик носа. Вокруг нее разложено множество папок с бумагами. Похоже, мамуля решила навести ревизию в своих записях, которые накопились за последние двадцать лет. Бумаг так много, что они заполняют весь стол, на полу тоже несколько стопок, на кухонном табурете высится гора тетрадей.

— Кто это был? — спрашиваю я, отряхивая снег с ботинок.

Наши собаки в нетерпении поскуливают у моих ног и отпихивают друг друга ворсистыми боками в ожидании, пока до них дойдет очередь. Огромный пес Скотти, помесь колли и ретривера, принадлежит мне; золотистый ретривер поменьше, Абигейл, — собака матери. Сегодня обе псины ночуют в доме. Причиной тому густой снег, поваливший, еще когда я была в аэропорту, и теперь укрывший улицу белым покрывалом.

— Он не назвался, — отвечает мама, сдвигая очки еще ниже, так что они вот-вот свалятся с носа. — Я посоветовала ему звонить тебе в газету.

Это не первый раз, когда маму беспокоят незнакомые люди. И откуда только они берут ее номер?

— Скотти хорошо себя вел? — треплю я теплый загривок пса.

— Он был душкой. А вот Абигейл шалила. Забралась на стол и съела половину яблочного пирога.

Я сажусь на корточки перед маминой любимицей, ухватываю за мягкие ушки и притягиваю к себе.

— Абигейл! Как нехорошо! — округляю глаза. Собака радостно ухмыляется и тычется мордой мне в шею. Скотти (ужасный ревнивец!) пытается влезть мне на голову. Звери заваливают меня на спину, я хохочу и пытаюсь отпихнуть их от себя, а они облизывают мне щеки и нос.

— Ты их совсем испортишь, — учительским тоном говорит мама.

— Не я же кормлю их яблочным пирогом! — торжествующе парирую я.

Какое-то время я играю с собаками, пока их радостное повизгивание не становится слишком громким, а мама не поджимает губы со словами:

— Они порвут тебе одежду!

Но я вижу, что она улыбается — еще бы, мы обе без ума от наших животных!

— Как там Лос-Анджелес? — Мама подставляет щеку для поцелуя.

— Лиам Нисон не приехал.

— Сочувствую. — Она внимательно вглядывается мне в лицо. — Что-то случилось?

— Нет, — отворачиваюсь я. — Но я ужасно утомилась. — Мать — последний человек, с кем я хотела бы обсуждать свое поражение.

Моя мать, Изабел Энн Гудвин Харрингтон, всегда гордилась тем, что умела вовремя разглядеть шансы, которые ей давала судьба. В молодости она была невероятно красива, и на Род-Айленде (откуда она родом) ее часто принимали за актрису Ли Ремик. Даже сейчас, в свои пятьдесят восемь, она все еще хороша собой и часто ловит восхищенные мужские взгляды. Когда она вышла замуж за отца, Уилбура Кеннета Харрингтона, казалось, что сбылись все ее самые заветные мечты. Незадолго до этого папа, происходивший из обеспеченной семьи, окончил Йельский колледж. Он был подающим надежды молодым архитектором. Вскоре он начал собственное дело, родители переехали в Каслфорд, где отец построил дом по своему проекту. Затем появились двое детей.

Все было чудесно до того несчастного случая, который забрал у меня отца, а у матери — любимого мужа. С тех пор мать снова начала работать школьной учительницей, а дом удалось сохранить только благодаря помощи папиных родителей.

Я предпочитаю не расстраивать мать. Она чудесная женщина, сильная духом и сохранившая чувство юмора и оптимизм даже после потери мужа. Практически в одиночку она вырастила двоих детей, работая и ведя хозяйство. Как ей удалось сохранить присутствие духа, ума не приложу! Для меня она просто образец для подражания — добрая, мягкая, искренняя и очень красивая, — образец, к которому мне никогда не приблизиться. Не то чтобы я совсем уж безнадежна, но все, кто знал моего отца, утверждают, что я пошла в него. Этакий тип мечтателя, у которого взлеты всегда чередуются с падениями.