Катя фыркала — вода в колодце оказалась ледяной. Прот аккуратно лил на спину. Катя яростно терла шею и плечи, раздетая до пояса, стояла в луже воды. Одежда висела на досках заборчика, там же, под рукой, сторожил новоприобретенный маузер.

— Уф! — Катя вытерлась чистым рушником и перехватила взгляд мальчика. — Эй, Первый, тебе сколько годков? Сдурел, что ли, так смотреть? Чему вас в монастырях учат? Рожу отверни. Блин, ни на кого понадеяться нельзя. Дай пиджак накину.

— Екатерина Георгиевна, у вас совсем родинок нет? — прошептал мальчик.

— Вот эпическая сила, до чего тщательно исследовал. Отвернуться воспитания не хватило? Нет на мне никаких родинок. Не досталось мне. Затрахали своей астрологией-астрохимией.

— Значит, вы сама свою судьбу решаете? — потрясенно пробормотал Прот.

— Блин, судьба-то здесь при чем? Что за предрассудки? Да отвернись, говорю!

Катя накинула изжеванный пиджак, сгребла остальную одежду и оружие и пошла в хату. Герман, конечно, в чем-то прав: мародерство — занятие не из почтенных. Только иногда брать трофеи становится обыденной привычкой. Война, пусть и гражданская, все равно война.

Катя, шлепая босыми пятками по чистому полу, пошарила в сундуках. Женского тряпья оказалось уйма — зажиточно жили хуторяне. Ну и жили бы, если бы не заимели привычку на случайных прохожих прыгать.

С сорочкой Катя не мудрствовала, отобрала серую мужскую, вроде бы не слишком просторную. С сапогами пришлось повозиться — хуторские бабы запаслись обувью впрок, видать, по случаю. Катя подобрала пару по ноге. Правда, сапоги оказались слишком мягкие, из козлиной кожи, зато пришлись практически впору. Портянок девушка не нашла, пришлось в спешке нарезать самой из холщевых полотенец. Но освободиться от изящных полусапожек было истинным счастьем, — уж до чего в них бегать неудобно, кто б поверил.

В дверь неуверенно постучали.

— Что там? — рявкнула Катя, придвигая к себе кобуру с маузером.

Сунулся Пашка. Глянул на раскрытые сундуки, на девушку:

— Я это… харчи собрал. Уходить бы.

— Сейчас уходим. Ты куда смотришь, твою мать? — Катя живо сдвинула голые колени.

Парень поспешно перевел взгляд, взглянул командирше в лицо и открыл рот.

— Да иди ты на хер! — окончательно обозлилась Катя. — Пулеметом займись, самец-недоросток.

— Так я это… Рана-то у вас где?

Катя метнула в него сапог. С реакцией у парня был порядок, — успел голову убрать и дверь захлопнуть. Девушка натянула галифе, сапоги, нерешительно покосилась на зеркало. Заглядывать в него очень не хотелось. За день трудновато привыкнуть к мысли, что твою привлекательную внешность в одночасье сделали куда менее привлекательной, зато гораздо более неординарной. Впрочем, Катя привыкла смотреть правде в глаза. Прихватив для поддержки маузер, подошла к мутноватому зеркалу. Лицо бледное, влажные волосы небрежно зачесаны со лба. Глазища, как обычно, пронзительно зеленые, взбешенные. Остальное вроде тоже как обычно. А где же расколотый череп, где мозги, ветерком обдуваемые? Катя недоверчиво потрогала лоб. Череп был на месте, твердый и холодный. Э, подруга, да ты, видать, твердолобее, чем думала. Как же так? Ведь кровью истекала, кожа лоскутом болталась. Нет, шрам имеется, но какой-то несерьезный, тонкая розовая полоска, как будто неделю назад веткой поцарапалась. Бровь, правда, на две половинки разошлась. Вот, блин, сюрприз. Не сказать, что неприятный.

Когда Катя спрыгнула с крыльца, личный состав топтался у брички. Раззявили рты, видно, давно баб в галифе не видели. Катя сердито швырнула в бричку "вечный" саквояж, поправила на точеной талии ремень с оружием:

— Чего стоим? Пашка, о конях позаботился?

— Ага, — парень разобрал вожжи. — Куда направляемся-то?

— Для начала — подальше отсюда, — Катя поднялась в седло. — Потом совещание устроим, с обозрением местности и определением личных индивидуальных маршрутов.

— У бандитов карта уезда имелась, — прапорщик мрачно толкнул прикладом щегольской портфель. — Я полюбопытствовал.

— Отлично, — Катя подбодрила каблуками недовольного гнедого. — Поехали…

Вслед бричке и всаднице тоскливо заскулил забившийся в конуру кобель. Хутор опустел.

***

Село обошли по петляющей сквозь дубраву дороге, остановились на опушке. Впереди тянулся заросший заболоченный яр, дорога его пересекала и уходила в сторону села, расположенного в низине, у прудов, мягко сверкающих в свете предвечернего солнца.

— Это Старый Бабай, — прапорщик интеллигентно указал травинкой точку на истрепанном листе карты. — То село, в виду которого мы с бандой столкнулись — Новый Бабай. Вот нитка железной дороги. Здесь, соответственно, город. Вот к югу — Мерефа.

— Север-то у карты срезан, — глубокомысленно заметил Пашка, склонившийся над измятым листом.

— Москва, Кремль и товарищ Троцкий на месте, не сомневайся, — пробурчала Катя. — Как я понимаю, путь твой, товарищ физкультурник, лежит в советскую Россию. Валяй, там сейчас как раз Буденный Первую Конную армию формирует, может, успеешь шашкой помахать, под шрапнель угодить. К конягам у тебя явная склонность. А вы, ваше благородие? В город? Там, пожалуй, нынче лечиться гораздо спокойнее, чем по курортам шастать.

— Я обещал за мальчиком и святыми сестрами присмотреть, — пробормотал Герман. — Плохо у меня получилось. Не знаю, есть ли смысл сейчас мальчика в Лозовую переправлять.

Катя оглянулась на пацана. Прот сидел в бричке, обхватив двумя руками полюбившийся саквояж, жмурился на солнышко. Похоже, мальчику было совершенно безразлично, куда именно направляться.

Катя потянулась было почесать лоб, отдернула руку:

— Предлагаю до темноты передохнуть тут, укрывшись на опушке. Засветло шастать на виду у селян неблагоразумно. Полагаю, наши вольные стрелки были не последними в здешних миролюбивых местах.

Пашка с прапорщиком увели лошадей с дороги. Катя срубленной веткой замела следы колес на съезде с дороги, расправила траву, примятую колесами.

Прот поджидал, сидя под дубом:

— Побеседовать желаете, Екатерина Георгиевна?

— Ты весьма догадливый юноша, — Катя села рядом, кончиками пальцев потрогала лоб.

— Чешется? — спросил Прот. — Надо бы компресс поставить. Дня два еще свербеть будет.

— Я потерплю. Вообще, большое тебе спасибо. Повязку ты наложил просто замечательную. Талант. На доктора тебе нужно выучиться. Ну, а пока ты мне о себе расскажи. Краткую биографию, так сказать. Знаешь, что такое биография?

— Знаю. Прот Владимирович Павлович. 1907-го года рождения. Мать из мещан. Отец неизвестен. Сирота. Воспитывался при Свято-Борисо-Глебском монастыре. Грамоте обучен. Немного учился врачеванию. Плотью слаб — левая сторона тела плоха. После разорения обители отправлен в Змиёво-Марьинский женский монастырь. Да не добрался пока дотуда.

Катя кивнула, барабаня пальцами по прикладу карабина. Все вроде верно: слабость здоровья налицо, ехал с монашками, которые, судя по идиотским поступкам, были самими неподдельными святыми сестрами. По малолетству агентом какой-либо службы этот малый Павлович быть никак не может. Хотя, если Павлика Морозова вспомнить или Леню Голикова… Все равно маловероятно. Серьезный тихий мальчик. Может, из-за болезни пришибленный, может, из-за монастырского воспитания. Умненький… даже слишком. Историю со лбом и странными ощущениями пока отложим в сторону. Возможно, это из-за кровопотери приглючилось. Не может же он лечить наложением рук? Или может? Неестественный пацанчик. Да, собака где-то здесь порылась. Он — неестественный. Анкету изложил, будто в сотый раз на собеседование вызвали. Наводящих вопросов ему не нужно, лишнего тоже не сболтнет. Может, в монастырях вообще общепринято резюме составлять?

— А знаете, товарищ Мстиславский, меня терзают смутные сомнения, — пробормотала Катя.