Она уцепилась за шифоньер, с полки, из-под шелковых тряпок посыпались пачки денег. И советские, и широкие растрепанные николаевские. Пашка, окончательно ошалев, сгреб пару пачек, запихнул в карман девичьего пальто. Стыдясь, сунул комок денег себе за пазуху. Рванул девушку за шиворот:

— Выметайся!

Рыжая вдруг разрыдалась:

— Да оставь же меня, бессовестный негодяй!

На ногах она стоять не желала, и Пашка подхватил ее на плечо. Девичий кулачок слабо стучал по спине. Вот дурища! Но оставлять нельзя. Пристрелят сгоряча, или так отдерут, что и как дышать забудет.

Скатились по лестнице. У двери Пашка прислонил девушку к стене:

— Дай, огляжусь.

На углу у Сумской маячило несколько фигур с винтовками. Кто такие, Пашка рассмотреть не успел, — сверху, от улицы Гоголя зацокали копыта.

Поспешно задвигая запор, Пашка зашептал:

— Слушай, здесь черный ход есть?

Девушка сидела, тупо опустив голову, и поглаживая голые колени. Пашка с тоской догадался, что нужно было ей все-таки туфли найти. Во дворе клацали копыта. "Удрали, сволочи", — заорал кто-то, — "Ничего, догоним". Затопали по брусчатке сапоги.

Пашка подхватил девушку за локти, потащил к лестнице. Окно было закрыто, пришлось выдернуть из кармана отвертку, поддеть шпингалет. Пашка рванул раму, за пыльными стеклами открылся короткий, сдавленный высокой кирпичной оградой, дворик.

— Лезь!

— Я ноги поломаю, — вяло сказала девушка.

— Помогу, не бойся, — Пашка выбрался на карниз первым. Рыжая попятилась было к лестнице наверх, но парень ухватил за плечо:

— Да бежим же, дурища ты этакая!

Ухватил за запястья, осторожно опустил вниз, пока девчонка не коснулась земли пятками в подранных чулках. Уцепившись за край окна, собрался прыгнуть сам. Внизу зашлепали босые ноги, — рыжая вдруг побежала вдоль стены.

— Стой! Куда?! — шепотом заорал Пашка.

Девушка уже завернула в подворотню.

Пашка спрыгнул, и услышал звонкий крик на улице:

— Господа офицеры, спасите! Там большевик прячется!

— Господа, поднимите барышню, — заорал кто-то зычным командным голосом. — К делу, господа, не упустите мерзавца. Ефремчук, дом оцепить. Что б ни одна краснопузая вша не уползла.

Пашка закрутился под окном? Куда?! Спрятаться негде. Забор высоченный. Обратно в дом? Обложат как хорька. А-аа, запрыгнуть что ли?

Он разбежался, ударив в кирпичную стену носком сапога, метнул тело вверх. Пальцы правой руки дотянулись до гребня стены. Левая, хоть и сорвала ногти, но тоже помогла удержаться. Недаром столько времени на турнике провел. Подтянулся, закинул ногу на гребень.

— Вон он! По ногам цельтесь, господа!

Убегая по узкому гребню стены, Пашка, краем глаза увидел фигуры, выскочившие из подворотни. Яркие белые околыши фуражек, малиновые тульи. Дроздовцы — ох, много чего про них нехорошего рассказывают.

Прыгать было некуда, — по ту сторону забора до земли оказалось ого как. Верное дело — ноги переломаешь. Ох, до крыши бы флигеля добраться…

Стукнули разом два выстрела, одна из пуль свистнула за спиной, другая выбила красную пыль из кирпича под ногами. Пашка машинально подпрыгнул.

— Красный гиббон, господа, — засмеялся один из дроздовцев, передергивая затвор.

Пашка длинным прыжком перелетел на крышу флигеля. Жесть загрохотала под сапогами, среди этого грохота вовсе нестрашно свистнула пуля. Скат крыши оказался крут, подошвы заскользили, Пашка сел на колени, прямо перед глазами в жести появилось новое отверстие. Перевалившись через конек, парень покатился вниз. Машинально успел уцепиться рукой за карниз, относительно мягко шлепнулся в кусты. Ворота заперты, вон еще забор…. В соседнем дворе к беглецу осатанело метнулась захлебывающаяся дворняга. Пашка от души угостил шавку сапогом, под скулеж и лай одолел следующий забор. Оказался в просторном дворе, — здесь ворота выходили на две стороны.

— Вон он, граждане! — завопили из окна. — Вон он, с браунингом на боку. Держите комиссара, господа!

К счастью, желающих держать комиссара, да еще вооруженного браунингом, среди жильцов не нашлось. Пашка перемахнул через облупленные ворота, оказался в длинном переулке. Рванул вдоль стены. За спиной выскочил на перекресток всадник, вскинул карабин. Конь танцевал, стуча копытами по булыжной мостовой. Пуля ушла высоко. Кавалерист, выругавшись, передернул затвор, но Пашка уже юркнул в проулок.

***

Опомнился Пашка на чердаке трехэтажного дома, на углу Старомосковской. Дом попался удачный — на верхнем этаже никто не жил, двери квартиры распахнуты, валялись загаженные бумаги, сквознячок кружил по углам пух из распоротой перины. С крыши можно было уйти и на соседний дом, и по пожарной лестнице во двор, где за палисадником прятался крошечный садик. За садиком открывался крутой замусоренный спуск к соседней улице, и дальше, к реке. Вообще-то, можно было сразу туда пробраться, да побыстрей уйти из центральной буржуйской части города. Но беспорядочная стрельба вспыхивала на улицах совершенно неожиданно, и Пашка осознал, что у него куда больше шансов налететь на беляков, чем выйти к какой-нибудь задержавшейся в городе части красных. Вот угораздило.

Пот на спине высох. Пашка проверил наган, для успокоения пересчитал чудом не выпавшие во время бегства деньги. Почти пятьсот рублей царскими, да еще керенки. Лошадь можно купить, а поторговаться, так и пару. Вот так приключение. Эх, сучка она, конечно, бесстыдная. Ведь только хорошего ей хотел, честное слово. Дура буржуазная. "Херувим", тьфу! Чуть не шлепнули из-за блядушки несознательной.

Злиться на рыжую не хотелось. Женщина — что с нее возьмешь? Легко ли красивой быть? Ой, ведь и вправду, красивая какая. Даже не верится.

Пашка замотал головой, чувствуя, как загораются щеки. Разве такую забудешь? А начдив — гад. Явно скрытый контрик. Куда ЧК смотрит? Растлился, сволочь, развел притон с вином и марафетом. А как бой, так на "заранее подготовленные" галопом отошел? Гнида. Кто в приказах грозил — "революционная ответственность", "решительнейший миг", "пролетарская стойкость в эпоху мировой революции"? Подожди, удод двухцветный, еще прислоним тебя к стенке.

Сквозь слуховое окно было видно, как скапливается народ на площади. Пашка, поразмыслив, выбрался на крышу. Если ползать осторожно, никто не заметит.

И площадь, и Старомосковская улица оказались как на ладони. На улице людей почти не было, зато площадь заполнялась на глазах. Солдатская форма и костюмы штатских, светлые платья дам, — все смешалось. Винтовки, зонтики, букеты цветов. Временами доносились крики "ура". Буржуи своих встречают. Ладно, радуйтесь, покуда — ваш день. Ничего, недолго осталось.

Пашка лег на спину, прикрыл глаза. Жесть грела спину. В небе плыли пухлые и белые июньские облака. Редкие выстрелы доносились откуда-то из другого мира. И нестройное "ура" тоже казалось чужим, нездешним. Пашка передвинул кобуру на живот, положил руку на грубый брезент. Ничего, выскочим. Как батя во время работы в кузне напевал?

Ох, и занесло тебя, Пашка, в чужой город, за семьсот верст от дома, к буржуйскому кровожадному племени.

Где-то рядом зло застучал пулемет и Пашка, вздрогнув, перевернулся на живот. На площади поднялась суета — привставали на облучках обозники, взмахивали вожжами, толпа в белом и нарядном шарахнулась прочь, какой-то офицер спешно разворачивал в цепь взвод стрелков. Между домов мелькнуло что-то зеленое, угловатое. Пашка разглядел броневик: башня грозной машины на ходу развернулась, пулемет выплюнул длинную очередь. Тут же, окутавшись сизым дымом выхлопа, броневой жук умчался по улице прочь. Толпа на площади голосила на разные лады.