«Бог меня ведет» — это было и настроение, это была и воля государя императора. То, что современники принимали за одну пустую инертность, была горячая вера в Создателя, его провидческую руку…

16 февраля 1916 г. (по старому стилю) государь император соизволил пожаловать командующему Кавказской армией генералу Юденичу[31] «Георгия» второй степени — за взятие Эрзерума. В тот же день Его величество государь император выразил согласие принять фельдмаршальский жезл от сэра Пэджета[32]. На церемонии присутствовали генералы Алексеев, Фредерикс, Нилов, Воейков и представители английской военной миссии.

Спокойно, с достоинством и в то же время просто вошел Его величество государь император, и сэр Пэджет обратился к нему с почтительной речью по-английски.

«По повелению Его величества короля я имею честь поднести Вашему императорскому величеству жезл фельдмаршала британской армии. Мой августейший повелитель верит, что Ваше императорское величество примет этот жезл как знак искренней дружбы и любви и как дань уважения геройским подвигам русской армии. Хотя расстояние, разделяющее их друг от друга, не дало до сих пор возможности русской и английской армиям сражаться плечом к плечу против общего врага, они все же объединены твердой решимостью победить этого врага и не заключат мира, пока победа не будет обеспечена. Они борются ради общего дела и воодушевлены тем же духом. Британская армия, которая разделяет восхищение Его величества короля ее русскими товарищами, приветствует Ваше императорское величество как британского фельдмаршала, и король твердо уверен, что русская и британская армии вместе с их доблестными союзниками не преминут обеспечить своим странам прочный и победоносный мир».

И сэр Пэджет почтительно поднес жезл.

Государь император принял его и милостиво поручил сэру Пэджету передать Его величеству королю Георгу благодарность за оказанную высокую честь и выразил монаршью уверенность, что в недалеком будущем доблестные английская и русская армии будут сражаться плечом к плечу против общего врага (для этого английской и русской армиям следовало вступить в пределы Германии. — Ю, В.).

За торжественным обедом Его величество государь император провозгласил тост:

— Я с удовольствием пью за здоровье Его величества короля Георга, моего дорогого двоюродного брата, друга и союзника! …Через четыре дня Верховная судная комиссия, несмотря на протесты генерала Пантелеева, признает бывшего военного министра генерала Сухомлинова виновным и по статье 108-й — в государственной измене.

«…В этом же (1910-м. — Ю. В.) году монахиня Ксения ездила, сопровождая купчиху Л., в Петербург поклониться праху Иоанна Кронштадтского. Здесь она опять встретилась со «старцем».

Григорий, желая, по-видимому, похвастать перед царицынскими «дикарками» (женщины были из Царицына. — Ю. В.) тем, как его принимают в Петербурге, затянул их или к Головиной[33], или к сенатору Мамонтову.

Здесь, сидя за столом и целуя петербургских дам и девушек, «старец», обратившись к Ксении, сказал:

— Видишь, это не то, что там Илиодорушка возится с царицынскими бабенками. Вот повозился бы здесь с ними — то узнал бы, как трудно…»

«Старец» имел в виду «изгнание бесов» — грубое, плотское овладение женщиной или девушкой — роли это не играло. И пусть это будет даже насилие…

Илиодор оставил описание «старца» после одной из таких «схваток с бесом».

«…Вышел из «кабинета» и «старец». Вид его был ужасно усталый, он тяжело дышал.

— Ну, брат, вот бес так бес! Фу, какой большой! Вот как уморился! Мотри, вся сорочка мокрая! Устал, заснула и она…»

И Россия должна была терпеть это у подножия высшей власти — власти «помазанника Божьего», в глазах народа едва ли не воплощающего самого владыку Небесного. Царь!!

И тут это… и публично…

16 февраля 1916 г. Лемке отмечает в дневнике:

«В своем письме Алексеев не указал многих острых и хронических болезней нашего военного организма, но одну из них, я думаю, он просто забыл подчеркнуть, а она имеет тесную связь со всеми им указанными, — боязнь начальников принять на себя ответственность за собственное распоряжение. Этой болезнью армия страдала всегда наряду со всей чиновничьей Россией; она уже давно стала природно-хронической, принимая острую форму во время каждой войны. Это — результат всего нашего строя, это, так сказать, отрыжка тех традиций, которые формулируются (и формируются. — Ю. В.) окриком «не рассуждать!» и системой всякую неудачу свалить на подчиненного, а все хорошее приписать себе. Русский чиновник и русский военачальник воспитаны в одной обстановке, в одном направлении. Боязнь принять на себя что бы то ни было и желание свалить все на подчиненного или на высшего привиты им с детства…

Алексеев не видит, что процесс разложения армии очень глубоко проник в самое ее существо, что он параллелен процессу разложения всей страны, что никакая тирания уже не в силах помочь, что нужен решительный и талантливый оператор (т. е. хирург. — Ю. В.), но не оператор-личность, а оператор-коллектив, который, опираясь на народ, прежде всего вырезал бы пораженные ткани…»

Вот подлинные слова Распутина, сказанные в вагоне первого класса сибирского экспресса:

— …Не в первый раз еду в Царское Село. Правда, придворные меня не любят… Ну да я как бы к дядьке наследника (к боцману Деревенко. — Ю. В.) в гости хожу, а там меня проводят к царю, и я с ним и царицей за одним столом сижу, чай пьем, разговариваем. А теперь меня царь вызывает, чтобы насчет того поговорить, правильно ли попы поступили, что Толстого отказались хоронить. Царь считает, что они поступили глупо…

Характерно, что еще по пути в Царское Распутин уже знает мнение государя императора.

Мало того, что Создатель наделил «старца» неуемной, почти сверхъестественной половой силой (по его летам и вовсе апокрифической) и страстью к деньгам. Создатель наделил его и диковинной болтливостью — ему бы молчать, молчать, беречь ласку и доверие… Ведь эта болтливость (подлая — иначе и не назовешь) и сделает все «подвиги» Распутина достоянием толпы, шагнет даже за линию фронта, в Берлин… В конце концов болтливость окажется одной из причин его собственной гибели.

Тоже умысел Господень!

Лемке отвечал:

«Любопытно, что сдержанный тон больших газет, особенно же сытинского «Русского слова» с его 600 000 подписчиками, зависит от боязни, что власть ударит по ним бумажным голодом — негласно прикажет задерживать доставку бумаги из Финляндии… «Русское слово» очень осмотрительно ведет свою линию…»

Ну будто бы 1916 г. переместился в 1990-й, а вместо государя императора страной распоряжается генеральный секретарь ЦК КПСС. Вдруг в приемах борьбы с несогласными и вообще думающими по-своему у давно сгинувшей монархии и перестроечного коммунистического правительства обнаруживается совершенное сходство. Такая, оказывается, наша история… Европействующий Александр Петрович Извольский, прожив всего 63 года, закончил дни свои в эмиграции летом 1919-го — в самую тяжкую годину смуты. Александр Петрович получил в 1906 г. портфель министра иностранных дел. Будучи министром, он сделал чрезвычайно много для укрепления союза России, Англии и Франции против Германии, Австро-Венгрии и Турции. Некоторое время язвительнейший и обходительнейший Александр Петрович оказывал влияние и на самого августейшего монарха.

Прежде чем упокоиться, Александр Петрович опубликовал на английском и французском языках воспоминания, переведенные и переизданные в красном Питере в год смерти Ленина.

Кстати, суть реформ Столыпина, эволюция взглядов Петра Аркадьевича коротко, но четко и вразумительно излагается бывшим русским министром иностранных дел. Это и понятно: Извольский руководил русской внешней политикой в годы премьерства Столыпина.