«С особым удовольствием я наблюдал, что Столыпин, несмотря на его привязанность ко многим славянофильским теориям, все более и более склонялся к уничтожению общинной собственности и к установлению мелкой индивидуальной собственности для крестьян…

Предполагая дать русскому крестьянству индивидуальное право на землю, Столыпин одновременно создавал новое правовое положение крестьян. До этого времени крестьянство пользовалось только ограниченными гражданскими правами… Новое законоположение являлось поистине актом раскрепощения; уничтожало специальные суды, юрисдикции которых подлежали до этого времени крестьяне; освобождало его от коллективной ответственности по платежу налогов; разрешало ему завещать свой кусок земли и предоставляло ему право в качестве землевладельца участвовать в выборах… Короче говоря, крестьяне… впервые становились русскими гражданами…

Его главной мыслью было внушить крестьянству уважение к собственности, которое не могло быть воспитано ни крепостным правом, ни распределением земли в 1861 году, ни общинным порядком…

Мой брат и я были назначены членами Государственного совета только незадолго до этого, и нужно приписать нашим двум голосам, высказавшимся в пользу правительственного законопроекта (столыпинского. — Ю. В.), то обстоятельство, что столыпинский проект аграрной реформы не был отвергнут, что могло бы весьма усложнить положение (проект прошел большинством всего в один голос. — Ю. В.).

Любопытно отметить, что в оппозиции к проекту реформы оказались две крайние партии — правая и левая. Социалисты отвергали его: с точки зрения их коммунистических теорий, точно так же как и с точки зрения реакционеров, это было бы нападением на священные традиции прошлого и шагом на пути к уравнению сословий… В Государственном совете оппозиция проекту аграрной реформы была организована реакционной партией.

Когда этот законопроект был внесен в Государственный совет, эта партия была особенно сильна, так как император назначал туда только лиц, хорошо известных своими реакционными тенденциями.

Назначение мое и брата было много раз отвергнуто императором, и только благодаря настойчивости Столыпина оно наконец состоялось.

Столыпинская реформа имела исключительный успех, превосходящий самые оптимистические ожидания».

«…Хиония Б. Дочь видного и очень богатого генерала, вдова военного инженера… молоденькая… в высшей степени красивенькая и нежная дамочка.

…Ехала она однажды со «старцем» в Покровское в вагоне первого класса, в отдельном купе… Долго ее «старец» ласкал, целовал, мял и спрашивал:

— Поди, блудный-то бес тебя во как мучает; ведь муженька-то нет. Ну, я его того…

После того она, унылая, сидела на диване и размышляла о той пакости, какую с ней проделал «блаженный старец».

А «старец» не падал духом, подошел к ней да так ласково-ласково говорит:

— Ну что, миленькая, пригорюнилась? А? Чай, думаешь, что я с тобой плохо поступил? Не думай так, это грешно. Как не грешно есть и пить, так не грешно с тобою мне валяться, да и легче тебе будет. Блудный-то бес отскочил от тебя, в окошко выскочил. Я это видел. Ей-богу!..»

Таких историй по следам Распутина Сергей Труфанов (бывший иеромонах Илиодор) размотал несчетное число.

«…Если бы царь в решительный момент жизни России (когда Германия объявила войну России. — Ю. В.) собрал обе законодательные палаты для решения вопроса о войне, — оживлял в воспоминаниях прошлое Алексей Алексеевич Брусилов, — и объявил, что дарует настоящую конституцию с ответственным министерством и призывает всех русских подданных без различия народностей, сословий, религии и т. д. к общей работе для спасения Отечества, находящегося в опасности, и для освобождения славян от немецкого ига, — то энтузиазм был бы велик и популярность царя сильно возросла бы. Тут же нужно было… объяснить, что вопрос о Сербии — только предлог к войне, что все дело в непреклонном желании немцев покорить весь мир. Польшу нужно было с высоты престола объявить свободной с обещанием присоединить к ней Познань и Западную Галицию по окончании победоносной войны… Можно ли было при такой нравственной подготовке к войне ожидать подъема духа и вызвать сильный патриотизм в народных массах! Чем был виноват наш солдат, что он не только ничего не слыхал о замыслах Германии, но и совсем не знал, что такая страна существует…»

Василий Витальевич Шульгин вспоминал в 60-х годах, вскоре после отсидки во владимирской тюрьме:

«…Кроме меня (к Столыпину. — Ю. В.) были приглашены П. Н. Балашев и еще кто-то, не помню. Петр Николаевич Балашев был председателем нашей фракции «русских националистов».

Все, что предлагалось Столыпиным, если с ним были согласны Гучков и Балашев, имело большинство и проходило через Думу.

Прием состоялся поздно ночью, что было в обычае. Он ложился в четыре часа утра, начиная работу в девять. Поэтому-то важные приемы были поздней ночью. (Столыпин действительно сжигал свою жизнь на «алтаре Отечества»: когда он вскоре был убит, ему не было 50 лет, но вскрытие показало, что важнейшие жизненные органы уже разрушены. — Ю. В.)

Когда мы вошли, Петр Аркадьевич прежде всего обратился ко мне. Он протянул мне руку, искалеченную не знаю при каких обстоятельствах, но она еще способна была на крепкое рукопожатие…

Петр Аркадьевич обратился ко мне:

— Очень вам благодарен, что вы меня защищали. Но меня нельзя защитить.

…Авторитет наследственной монархии падал тогда уже не только в России. На помощь ему выступили «вожди», иначе сказать, нарождающийся фашизм: Муссолини спас на время Савойскую династию в Италии. Но я полагал, что предшественником его был Столыпин. Он сделал попытку спасти династию Романовых при помощи реформ».

В среду, 27 января 1916 г., Михаил Константинович Лемке делает особо длинную запись в дневнике (писать надо было несколько часов). Стыд, отчаяние, переходящее в горечь, порой безнадежность и проклятие источают строки. А вера?.. Как без нее?.. Есть в этой исповеди и вера, но робкая, не юношески звонкая, а уже отравленная трагическим знанием людей, горем такого познания.

Помнит душа: распяли Христа люди. Для спокойствия распяли, а после по строчечке собрали слова в книгу. Книгам верить удобнее.

Распяли Христа люди. Распяли, а теперь молятся.

Каждый день, каждый час убивают, насилуют, грабят, издеваются, лжесвидетельствуют, избивают — и молятся, ставят новые храмы, называют себя людьми. «…Эта война экспонировала уже другие виды воров: украдены миллиарды, народное достояние расхищается с неимоверной смелостью… уверенностью в безнаказанности… Словом, воровство окончательно стало нашим национальным признаком…

Мародер — это вор или у неприятеля, или у своего… В настоящую войну «прославились еще санитары, и слово это стало бранным…»

«До меня дошли сведения о возмутительных преступных действиях некоторых санитаров, обворовывающих не только убитых, но даже и раненых и вымогающих деньги за оказание раненым помощи… Уличенных санитаров предавать полевому суду и смертной казни» (приказ по Второй армии от 12 марта 1915 года).

16 января 1915 года Верховный повелел в силу 29-й статьи «Положения о полевом управлении» на всем театре военных действий, вместо указанных в законе наказаний, при осуждении виновных в обобрании убитых и раненых на поле сражения определять смертную казнь через повешение…

Когда сидишь в ставке, видишь, что армия воюет как умеет и может: когда бываешь в Петрограде, в Москве, вообще в тылу, видишь, что вся страна… ворует. В этом главное содержание моих впечатлений. Всё ворует, всё грабит, всё хищничает.

В эту войну армия обеспечена всем в гораздо большей степени, чем во все предыдущие войны… Кончись война сегодня, воровство прекратится, по крайней мере для очень многих… В этой стране нет понимания ее собственных интересов, потому что у массы нет понимания самой страны. Россия как таковая всем чужда. Она трактуется только как отвлеченная величина. Все казенное и народное — это мешок, из которого каждый черпает, сколько может захватить, совершенно не отдавая себе даже эгоистичного отчета о труде и тяжести, с которыми в будущем ему самому придется вкладывать в тот же мешок, когда он вовсе опустеет. «Черт с ними со всеми, лишь бы сейчас урвать» — вот девиз нашего массового и государственного вора.