На этот счет Федор Михайлович Достоевский придерживается иной точки зрения:

«…когда еврей «терпел в свободном выборе местожительства», тогда двадцать три миллиона «русской трудящейся массы» терпели от крепостного состояния, что уже, конечно, было потяжелее «выбора местожительства». И что же, пожалели их тогда евреи? Не думаю… помещики хоть и сильно эксплуатировали людей, но все же старались не разорять своих крестьян; пожалуй, для себя же, чтоб не истощить рабочей силы, а еврею до истощения русской силы дела нет, взял свое и ушел…

А что до евреев, то всем видно, что права их в выборе местожительства весьма и весьма расширились за последние двадцать лет. По крайней мере, они явились по России в таких местах, где прежде их не видывали. Но евреи все жалуются на ненависть и стеснения…» («Дневник писателя» за 1877 г., январь — август).

Подготовка революции (бесчисленные теракты, саботаж, финансирование, устная и печатная агитация и пропаганда, подкупы, то есть разложение русского общества) и сама революция откроют евреям возможность устранить расовые ограничения.

Нечего и говорить, что делалось это рука об руку с русскими революционерами.

Из дневника Джанумовой (запись 7 декабря 1915 г. — Распутину остается жить какой-то год):

«…Сегодня утром заехала к нам жена полковника Б., певица. Она стала упрекать нас, что мы («мы» — это сама Джанумова и ее подруга Леля. — Ю. В.): мучим «отца»:

— Все мы возмущаемся, видя его страдания. Почему вы не соглашаетесь принадлежать ему? Разве можно отказать такому святому?

— Неужели же святому нужна грешная любовь? Какая же святость, если ему нужны женщины?

— Он все делает святым, и с ним всякое дело святое, — не задумываясь, ответила полковница.

— Да неужто же вы согласились бы?

— Конечно, я принадлежала ему и считаю это величайшей благодатью.

— Но ведь вы замужем, как же муж?

— Он знает это и считает это великим счастьем. Если «отец» пожелает кого, мы считаем это величайшей благодатью, и мы, и мужья наши, если у кого есть мужья. Теперь мы все видим, как он мучится из-за вас. Я решила все вам высказать от имени всех почитательниц «отца», просить вас не мучить еще больше святого «отца», не отклонять благодати.

Мы с Лелей были возмущены… и хотя ко всему привыкли у него в доме, но все-таки нас возмутил этот цинизм, прикрытый святостью. Довольно резко ответили мы госпоже Б. Она ушла обиженная и недоумевающая…»

В свои 50 с лишком, ох, шибко грешных лет Григорий Ефимович часами не отпускал женщину. В своих домогательствах он сатанел и, как правило, добивался желаемого. Обладание все новыми и новыми самками (их положение в обществе значения не имело: будь баронесса, будь поломойка — лишь бы взыграла страсть) составляло едва ли не единственный смысл его бытия.

«Едва ли» — поскольку жил в нем и другой человек, не только наглый насильник и хищник…

Запись Лемке в дневнике 10 апреля 1916 г. (Пасха): «…В десять с половиной часов утра весь штаб, жандармы и все-все, что только здесь состоит, вышли на площадку, и затем по заготовленной записке скороход стал приглашать к царю. Сначала пошло старшее духовенство: архиепископ Могилевский Константин и еще какой-то, Шавельский, затем Алексеев и Иванов, комнатная прислуга царя, придворнослужители и рабочие гофмаршальской части, служители гаража, канцелярии министерства двора, военно-походная канцелярия, фельдъегерские офицеры, состоящие при императорской главной квартире, управление дворцового коменданта, администрация императорских поездов, иностранные военные агенты и их помощники… духовенство и певчие штабной церкви, губернатор, представители местных учреждений… Царь стоял в зале, в дальнем от двери углу, около стола, переполненного фарфоровыми яйцами с его вензелем, и с каждым христосовался. Генералам и штаб-офицерам он подавал руку и христосовался, а с прочими просто только христосовался… потом давал яйцо, принимал поклон и т. д. Около двери столовой стоял Фредерикс, украшенный брильянтовым соединенным портретом Александра Второго, Александра Третьего и нынешнего царя, полученным вчера при грамоте. С другой стороны — Воейков и свита. Яйца разные: белые, голубые, коричневые с разными продетыми лентами. В одиннадцать пятнадцать царь был уже у нас в Управлении на докладе и сидел до часу дня…»

Петр Николаевич Врангель находился на передовой с августа четырнадцатого и до лета 1917-го. Его мнение поэтому имеет принципиальное значение. Он пишет в воспоминаниях:

«После кровопролитных боев лета и осени 1916 года к зиме на большей части фронта операции затихли. Войска укрепляли с обеих сторон занятые ими рубежи, готовились к зимовке, налаживали тыл и пополняли убыль в людях, лошадях и материальной части за истекший боевой период.

Двухлетний тяжелый опыт войны не прошел даром: мы многому научились, а дорого обошедшиеся нам недочеты были учтены.

…Армия все еще представляла собою грозную силу, дух ее был все еще силен, и дисциплина держалась крепко. Мне неизвестны случаи каких-либо беспорядков или массовых выступлений в самой армии, и для того, чтобы они стали возможными, должно было быть уничтожено само понятие о власти и дан наглядный пример сверху возможности нарушить связывающую офицеров и солдат присягу…

Офицерство и главная масса солдат строевых частей, перед лицом смертельной опасности, поглощенные мелочными заботами повседневной боевой жизни, почти лишенные газет, остались чуждыми политике».

Могуч разлет крыльев двуглавого орла. Зорко, неусыпно зрит во все четыре стороны земли Русской.

Неутомим в службе российский двуглавый орел. Под благодатью его крыльев вся необъятная империя. В горе, испытаниях и бедах бережет родную землю. Каждый клочок свят и дорог ему. Так и несет, распластав, крылья двуглавый орел через столетия, от самой седой древности. Никто не смел и не смог помешать или прервать величавый полет. Крепнет и ширится Русь под его неусыпным надзором и бережением.

Из Государственного гимна Российской империи

В ночь с 16 на 17 декабря 1916 г. в родовом доме князя Юсупова на Мойке был убит Григорий Ефимович Распутин (царем дарованная фамилия — Новых).

Заговорщиками и исполнителями плана явились:

— Владимир Митрофанович Пуришкевич — член Государственной думы последнего, четвертого созыва: убежденнейший антисемит и лидер черносотенцев; после Октябрьского переворота сгорит в 49 лет на белом юге в тифозной горячке;

— князь Феликс Феликсович Юсупов (он же граф Сумароков-Эльстон), упокоится эмигрантом в Париже почти через 60 лет после той ночи;

— великий князь Дмитрий Павлович, флигель-адъютант и штаб-ротмистр (по-нашему — капитан; не шибко царь отмечал родню чинами!) лейб-гвардии Конного полка, 25-летний двоюродный брат Николая Второго; после февраля 1917 г. благополучно эмигрирует, а вот отцу Дмитрия Павловича — великому князю Павлу Александровичу, младшему из шести сыновей Александра Второго (у этого царя были еще и две дочери), — не повезло: не только дожил до Октябрьского переворота, но в 1919 г., 58 лет от роду, ляжет под пулями чекистов.