— Я вовсе не претендую на твой номер, Джим, — сказала она, глядя ему в глаза.

Джим выдержал ее взгляд, затем развернулся на сто восемьдесят и двинулся к двери.

— Куплю гамбургер в какой-нибудь забегаловке, — бросил он через плечо. — И все хорошенько закрепи, слышишь? Завтра чуть свет трогаемся в путь. До Филадельфии пилить и пилить.

Прежде чем Викки успела ответить, он вышел. Подогревая на горелке банку с томатным супом, Викки попутно изучила хитроумное устройство плиты. Она съела суп и несколько заплесневелых крекеров, найденных на полке, вымыла посуду и после этого начала прятать за сетки на полках все бьющиеся предметы. Вечером она поужинала все тем же супом и раньше времени легла спать.

Под утро она проснулась и почувствовала, что фургон покачивается и дрожит. Ей стало ясно, что они едут в Филадельфию. Она повернулась на другой бок и крепко уснула.

Утром Викки обнаружила, что Джим спит на своей раскладушке. Быстро одевшись, она открыла дверь и увидела все ту же беспорядочную вереницу из грузовиков и фургонов. Можно было подумать, что они и не уезжали из Бостона, настолько все было похоже. «Посмотришь мир, повидаешься с кучей интересных людей», — с иронией вспомнила она и пошла ставить кофе.

Вскоре Джим заворочался, громко зевнул и сбросил с себя одеяло. Викки торопливо отвела взгляд. Когда Джим оделся и вернулся из помещения, которое он называл «ватерклозетом», Викки поставила перед ним на самодельный стол чашку кофе. Ел он молча, следя за тем, как она отпивает из чашки и аккуратно откусывает от пончика.

— Знаешь, Викки, я насчет вчерашнего… Зря я на тебя набросился, — сказал он вдруг.

Викки спокойно кивнула:

— Все в порядке. Я вовсе не собираюсь… вторгаться в твои права. Я просто хочу иметь приличную работу и чувствовать себя здесь своей.

— Боюсь, это будет нелегко. Большинство циркачей всю свою жизнь вламывают по-черному и не видят света Божьего. Но при этом им гордости не занимать, и им не по нраву, если кто-то со стороны задирает нос. А я вчера окончательно убедился, что никакая ты не горничная.

Викки попыталась возразить, что никогда и ни перед кем она не задирала нос, но Джим остановил ее.

— Я понял, что твой дед действительно живет в том месте, куда я тебя подвозил. Не знаю, с чего это он вдруг решился вышвырнуть тебя на улицу, но если бы ты в ту ночь могла найти место получше, не видать бы мне тебя как своих ушей. Но ты оказалась здесь, а потому, если хочешь стать своей, больше думай о деле и не слоняйся с таким видом, будто мы волоска твоего не стоим.

Он помолчал, искоса глядя на нее.

— А начать можешь с того, что научишься стряпать. От всех этих забегаловок и передвижных кухонь я скоро язву заработаю. Да и ты тоже. Хотя я и не дока по части готовки, но как жарить яичницу и варить похлебку — это смогу показать.

И хотя Викки сомневалась, что когда-нибудь в состоянии будет освоить такие вершины кулинарии, мир и согласие были ей дороже всего, и она согласилась попробовать — разумеется, под руководством Джима.

В течение нескольких следующих дней Джим посвящал Викки в таинства цирковой жизни. Она стала называть палатку шатром, научилась не оскорбляться, когда ее называли «девицей» — обычным среди циркачей словом, и, наоборот, огрызаться на непотребное в их понимании слово «телка». Джим научил ее готовить — точнее, показал самые что ни на есть азы. По счастью, его собственные вкусы дальше яичницы, жареного мяса и картошки не заходили, а потому Викки более или менее управлялась с капризной и непредсказуемой плитой.

Одна из приятельниц Джима, багроволицая женщина, проверявшая билеты при входе на аттракцион «Стена смерти», показала ей, как пользоваться прачечными, работавшими практически при каждой из ярмарок и в местах цирковых стоянок. Викки обломала остатки ногтей, руки у нее потрескались, зато отныне ей удавалось постоянно снабжать себя и Джима чистым бельем. Более того, она сумела настоять, чтобы он купил несколько дешевых простыней и наволочек, а также щетку для уборки комнаты.

Казалось, ей следовало бы гордиться своими достижениями, но ее не оставляло ощущение униженности. Чтобы не начать жаловаться, приходилось напоминать себе, что такое положение — временное, скоро, как только они начнут выступать, она станет зарабатывать себе на жизнь и скопит деньги для бегства из этого мира. Единственным утешением оставались собаки — они давали ей то, в чем она нуждалась больше всего: бескорыстное внимание и любовь, — и она платила им ответной нежностью, хотя и чувствовала неодобрительное отношение Джима ко всем этим «телячьим сантиментам».

Когда Джим потребовал, чтобы она помогала ему в «тире» — как он называл аттракциончик с надписью «Испытай себя» и мячиками, которыми надо было сбить тот или иной приз, — Викки попробовала возразить, что она нанималась для другой работы. Впрочем, ей тут же пришлось прикусить язык, потому что Джим в довольно резкой форме обозначил круг ее обязанностей:

— Ты вполне в состоянии помочь мне открывать и закрывать аттракцион, расставлять по полкам призы и обслуживать клиентов. Кроме того, иногда тебе придется исполнять роль приманки.

— Приманки?

— Ага. Объясняю: ты разыгрываешь из себя посетительницу, а я даю тебе дополнительную возможность выиграть. Зрители-лопухи, привлеченные видом твоей красивой задницы, подойдут посмотреть, в чем дело, а увидев, как ты выигрываешь, загорятся и подумают, что если эта дамочка смогла, то почему же мы не сможем?

— Но… но это же нечестно! — возмутилась Викки.

— Нечестно?! Мать твою за ногу, неужели ты не понимаешь, что либо они нас, либо мы их? — Поколебавшись, он добавил: — В конце концов, это не навечно. Но я намерен держаться за аттракцион как можно дольше. Ведь лишние баксы всегда пригодятся в деле.

Викки без труда освоила профессию зазывалы, хотя испытывала отвращение к этому занятию Утром репетируя с собаками, днем заведуя «тиром», в перерывах успевая приготовить обед и ужин, а заодно постирать белье и навести порядок, она к вечеру падала с ног, а утром поднималась чуть живая, не выспавшаяся и по-прежнему усталая. Джим свалил на нее и работу, и обязанности по дому, и лишь когда Викки, не выдержав, восстала, он великодушно согласился ежедневно ухаживать за собаками.

Нередко после закрытия аттракциона он без всяких объяснений пропадал на всю ночь. Утром от него разило виски и дешевыми духами, и Викки понимала, что он был с одной из своих женщин. В том, что выбор по этой части у него неограниченный, Викки не сомневалась: вокруг аттракциона целыми днями крутились девицы; они хихикали, призывно строили глазки, и не воспользоваться такой дармовщинкой Джим просто не мог.

Куда больше волновали Викки бесконечные намеки циркачей на то, что она спит со своим работодателем. Однажды за едой кто-то из приятелей Джима в полный голос поздравил его с отличной летней женой. Викки чуть позже спросила у Такка, как это понимать. Старик ощерил свои пожелтевшие от табака зубы:

— А что, Джимбо до сих пор не предлагал тебе покататься с ним на карусели? — спросил он.

— Не понимаю…

— Так обычно дают понять другим парням, чтобы они держали руки подальше от твоей летней жены. А вот если сама девица хочет завязать со своим прежним мужчиной, она ему сообщает: «Я обратно на карусель» — и тому становится ясно, что всему конец, — Такк загоготал во весь голос. — А самое главное, выгода обоим: как сошлись, так и разошлись, ни тебе хлопот, ни затрат — поняла?

Что поддерживало Викки в эти дни, так это успехи в номере. Такк похвалил ее, сказав, что она держится с животными «чертовски непринужденно», а Джим, к ее удивлению, позволил даже взять ей на себя часть трюков. Поскольку открыто советоваться с ней ему что-то мешало, он внимательно прислушивался к ее рассуждениям вслух и нередко следовал им, но при этом никогда не находил нужным поблагодарить.