Любимцем Викки стал жесткошерстный крошка-терьер по кличке Виски. Безоговорочно признав ее хозяйкой, он почти не отзывался на команды и приказания Такка и Джима. Привязанность песика была бальзамом для израненной души Викки, и она с трудом удерживалась от искушения тайно пронести собаку в фургон и уложить ее спать под одеялом, чтобы хоть как-то развеять одиночество ночи, обостренное воспоминаниями о бабушке. Не то чтобы миссис Ада была особенно близка с внучкой, но она единственная во всем мире на свой манер проявляла к ней нежность. Было даже интересно знать, что наговорил старушке по поводу внезапного исчезновения внучки дед. А впрочем, что бы он там ей ни сказал, очевидным оставалось одно: связаться с бабушкой не стоило даже пытаться. Во-первых, ничего не получится, а во-вторых — зачем?

Вскоре после переезда на ярмарку в штате Огайо Такк объявил Джиму, что номер готов и с ним можно смело выходить на арену. Джим с Викки отправились в Дейтон, где в магазине артистического реквизита он выбрал себе костюм для сафари [3]. Надев его, Джим с напыщенным видом стал рассматривать себя в трехстворчатом зеркале.

Викки, впервые заметившая в Джиме столь явное проявление самолюбования, с трудом сдержала улыбку. Ее костюм представлял собой женскую версию того же охотничьего наряда: шорты до колен, куртка с начесом и пробковый шлем. Вообще-то ей это не очень шло: мешковатый покрой скрадывал стройную фигуру, а хаки никогда не был ее цветом. Мелькнула даже мысль о том, что выбор костюма — своего рода тайная месть Джима, камушек в ее огород, но тут же Викки отказалась от своих подозрений. Джима Райли можно было обвинить в чем угодно — в неуравновешенности, в черствости, в нелогичности поступков, — но только не в макиавеллизме [4].

Через несколько дней они демонстрировали свой номер мистеру Монтреллу, директору программы, в которой надеялись участвовать. И хотя первый блин, как обычно, вышел комом: на несколько минут не уложились в положенное время, а одна из собак, строптивая полупородистая афганская борзая, сцепилась с кобелем, — мистер Монтрелл, казалось, остался удовлетворен.

— Немного шероховато, но для первого исполнения вполне прилично, — подытожил он. — На следующей неделе ставим вас в программу дневного представления.

И хотя номер предполагалось поставить где-то в хвосте представления, Джим был донельзя доволен. Викки это озадачило. Непременная участница всех состязаний по конному спорту, она привыкла бороться исключительно за первое место, поскольку любой другой результат Эрлом Сен-Клером воспринимался как проигрыш. И лишь вернувшись домой с кубком в руках, она могла рассчитывать на сдержанную похвалу деда.

А вот Джим, похоже, готов был довольствоваться малым. Что ж, это его дело, а ее гордость требовала, чтобы номер был доведен до вершин совершенства, даже если выступать с ним придется в третьеразрядном шоу.

Следующую неделю она каждую свободную минуту тратила на репетиции с собаками. Джим проигнорировал все попытки привлечь его к делу — Джима явно устраивал тот уровень, которого они уже достигли.

Подошел день их первого выступления на арене. Публика, как всегда днем, галдела и не обращала особого внимания на арену, так что кордебалету из дюжины полуодетых танцовщиц, выбивавших чечетку, пришлось работать в атмосфере непрерывного шума. Последующий выход клоунов пару раз заставил публику захохотать, и Викки вдруг почувствовала, что страшно напряжена.

Но вот коротко прозвенели фанфары, возвещая их выход. Мистер Монтрелл, одетый в ковбойский костюм с огромной, не по размеру шляпой, объявил номер — как показалось Викки, довольно-таки скучно и заурядно:

— Леди и джентльмены! Милые дети! Я приглашаю на арену Джимбо и его четвероногих друзей!

И они выбежали из-за кулисы. Изнурительные часы дрессировок в конце концов оправдали себя: псы — от громадной колли Бастера до крохи Виски — прыгали, кувыркались, ходили на задних лапах с таким видом, будто были рождены для этого дела, и более того — они просто купались во всеобщем внимании. Викки пыталась держаться с ними на одной высоте, но слепящий свет прожекторов и внимание толпы смущали ее с непривычки. Но даже при некоторой скованности она была на голову выше Джима — тот вообще не смотрелся в роли дрессировщика.

Викки, во всяком случае, показалось, что он слишком подчеркивает свое мужское начало, что его бравада несколько смешна на фоне естественности собак, а вместо костюма, вызывающего ассоциации с охотой на крупных хищников, куда уместнее смотрелся бы строгий черный фрак.

Но все мысли куда-то улетучились, едва подошла ее очередь вести номер. Толпа притихла, с веселым любопытством наблюдая за выкрутасами, которые выделывал Виски, — крошка-терьер изображал из себя маленького шкоду, досаждающего большим псам, но как только те бросались за ним в погоню, он запрыгивал на руки Викки и нахально облаивал своих глупых собратьев, Трюк прошел как по маслу, а потому, казалось, слишком быстро. Зрители, вероятно, почувствовали то же самое и аплодировали столь неистово, что мистеру Монтреллу пришлось вызвать артистов на бис.

Викки в душе была уверена, что собаки хорошо выступят, а вот что застигло ее врасплох, так это волна удовольствия, захлестнувшая ее в ответ на громовые аплодисменты. При выходе на бис собаки, как их и учили, выстроились полукругом и поклонились, после чего две самые маленькие должны были запрыгнуть на руки к дрессировщикам. Тут и произошла первая и единственная осечка — оба пса заскочили на руки к Викки, а Джим так и остался стоять один с раскрытыми объятиями.

Как только они оказались за кулисами, мистер Монтрелл поздравил их с успехом и пообещал подумать о том, чтобы выделить им в программе место повыигрышнее. Джим весь вечер был неразговорчив, но когда сгоняли собак и вели их обратно к фургону, лицо у него было довольным и умиротворенным.

Вечером в баре неподалеку от ярмарочного городка они отпраздновали успешное начало выступлений. За столом с ними сидели Такк и некто Кларенс, судя по разговору, знавший Джима еще с пеленок. Викки иногда путалась в цирковом жаргоне, но в целом слушала их ностальгическую беседу с интересом. Как она смогла понять, в детстве с Джимом родители обращались из рук вон плохо. Сам Джим посмеивался над шутливым воспоминанием Кларенса о вечно печальном мальчугане, всегда просившем то чего-нибудь поесть, то спрятать его от гнева разбушевавшегося папаши, — но в смехе этом сквозила боль.

— Полагаю, вы с нетерпением ждете, когда сможете выйти на заслуженный отдых, мистер Таккер? — заговорила она, пытаясь сменить тему разговора. — Вы когда уезжаете во Флориду?

Такк, успевший уже опрокинуть несколько кружек пива, посмотрел на нее слезящимися глазами:

— Завтра и уезжаю. И почему-то не испытываю от этого удовольствия. Если пенсия позволит, я, пожалуй, снова заведу себе собак, — мрачно изрек он.

— Да ну, старик, уж нам-то можешь не забивать баки! — отмахнулся от него Кларенс. — Так уж прямо и скажи, что счастлив сбросить со своей шеи это ярмо!

— А ты у нас все за других знаешь! — огрызнулся Такк, и они начали громко, но добродушно переругиваться.

Воспользовавшись шумом, Джим дотронулся до локтя Викки.

— Пора сматываться отсюда.

Сквозь мягкую июньскую ночь они возвращались в ярмарочный городок. Посвежело, но Викки чувствовала себя тепло и уютно в своем пушистом свитере. У оживленного шоссе Джим взял ее под руку и не отпустил, пока они не перешли на другую сторону. Несмотря на высокий рост, Викки казалась себе рядом с Джимом совсем крошечной и впервые за все время почувствовала, что способна держаться с ним непринужденно.

У дверей фургона Джим, к ее изумлению, помог ей подняться по трем ступенькам лестницы. Внутри он дернул шнур-выключатель и, вопреки ее ожиданию, не стал немедленно варить кофе.