Совещание окончено, все расходятся, а я остаюсь. Генерал Романовский кидает на меня вопросительный взгляд, и я напоминаю ему о казаках, которых все еще могут расстрелять. Он идет к Деникину, о чем-то с ним переговаривается, и пока он занят, я обращаюсь к генералу Алексееву. Меня интересует судьба его порученца Артемьева, который покинул Терновскую, где он лечился, еще в начале февраля. От Алексеева узнаю, что порученец по-прежнему при нем, что он благополучно присоединился к добровольцам под Сальском, в самом начале их похода, но сейчас его нет и он занят очередным делом. Мне остается только передать ему на словах, что жена его жива и находится в Новочеркасске. Больше мне с генералом общаться не о чем и, дождавшись Романовского, я покидаю штаб добровольцев и выхожу на улицу.

  Сотня моих казаков из охраны уже в седлах. Партизаны ожидают только меня, а я ожидаю отпущенных мобилизованных дядьков и, забрав их с собой, снова в обход Екатеринодара, отправляюсь на Пашковскую. Напоследок, я оглядываюсь назад и в темноте весенней ночи, глаза сами нащупывают белый и приметный домик штаба Добровольческой армии. Превосходный ориентир для вражеской артиллерии, отмечаю я для себя, подхлестываю своего жеребчика нагайкой и, во главе сотни, выезжаю в редко холмистую степь, раскинувшуюся вокруг города. Не успеваем мы отъехать от ставки Корнилова и одной версты, как к нам присоединяется Покровский и его охрана из горцев. Генерал-майор пристраивается рядом, а его охрана смешивается с моей.

  - Хороши джигиты? - начиная разговор, спрашивает Покровский и машет рукой за спину.

  - Вайнахи? - спрашиваю я в ответ.

  - Да, половина ингуши, половина чеченцы.

  - Мои не хуже.

  - Не спорю.

  Покровский замолкает и в лунном свете разглядывает меня, я поворачиваюсь к нему, и так же, всматриваюсь в лицо этого человека. Так продолжается с минуту, и я киваю на его новенькие погоны:

  - Быстро ты в чине вырос, штабс-капитан.

  - Нормально, время такое. Да и ты, как говорят мои казаки, совсем недавно еще подъесаулом был.

  - Это так, - я оглядываюсь вокруг и спрашиваю: - Как ты, с добровольцами, ладишь?

  - Да ну их к бесам, генералов этих царских. Гонору много, планов еще больше, а толку нет никакого. Приказать они умеют, а вот что-то самим сделать, это проблематично. Да и так, между нами постоянные трения, то погонами моими попрекнут и подденут, то нашу самостийность задирают.

  - Например?

  - Хм, например стишок: "И журчит Кубань водам Терека - я республика, как Америка".

  - Забавно.

  - В том-то и дело, что забавно, пока, в то время, когда они еще не окрепли. Что дальше будет, когда столицу у большевиков отобьем, вот это интересно будет.

  - Раз интересно, то можно и обсудить эту тему. У меня есть думка, и у тебя имеется, сложим одну к другой, глядишь, что-то интересное и получится. Поговорим подробней?

  - Давай, - соглашается новоиспеченный генерал-майор, - путь не близкий, а разговор с понимающим человеком, дорогу делает легкой и быстрой.

  Два часа, пока наши кони бок о бок шли к расположению отряда Покровского на севере города, мы разговаривали о будущем, делились мнениями о том, что творится вокруг и, как мне кажется, я понял, что за человек этот молодой генерал-майор. Во-первых, он умен и честен. Во вторых, энергичен и чрезвычайно честолюбив. В третьих, крайне жесток к врагам и мстителен. В четвертых, по большому счету, ему все равно, кому служить, и если бы так сложилось, что судьба свела его с большевиками, то он воевал бы за них, и в этом, он чем-то напоминает товарища Сорокина, который сейчас сидит в Екатеринодаре. Однако, Покровский на нашей стороне, а большевиков ненавидит люто. Пока, он выполняет приказы добровольцев, хотя, как и любой лихой человек, желает свободы и воли, и ждет того дня, когда его спустят с короткого поводка, и он сам будет выбирать цели для уничтожения и сам станет ставить себе боевые задачи. В чем-то, он напомнил мне Чернецова, но в отличии от него, Покровский не был политиком и стратегом, и там, где донской герой препятствия не заметил бы и решил проблему походя, этот генерал, наворотит горы трупов, и оставит позади себя только выжженную дотла землю и горящие дома.

  Расстались мы около полуночи и, напоследок, Покровский сказал:

  - Хороший и редкий ты человек, Черноморец.

  - С чего бы это?

  - В тебе идея есть, ради которой ты и воюешь.

  - А в тебе?

  - У меня иное, ненависть к большевикам и желание втоптать всю эту шваль туда, откуда она выползла. Это тоже идея, но на ней долго не протянешь, так как сжигает она человека как спичку, - Покровский прервался, помедлил и, ощерившись, как волк, добавил: - В случае если добровольцы на тебя накинутся, я тебе помогу, так что делай, что задумано и знай, что в случае беды, ты можешь рассчитывать на меня.

  - Как и ты на меня, генерал.

  - Тогда, удачи тебе в завтрашних боях, - усмехнулся Покровский, резко развернул своего коня и, в сопровождении горцев, наметом умчался в сторону своих сотен.

  "Да уж, - подумал я, - с какими только людьми судьба не сводила, а таких как этот, еще не встречал".

  Первое апреля, вчера погиб командующий Добровольческой армией Лавр Георгиевич Корнилов. Смерть пришла к нему в виде тяжелого гаубичного снаряда, посланного пристрелявшимися красными артиллеристами в прекрасный ориентир, отчетливо и ясно видимый кирпичный дом белого цвета в поселке Гнадау. Один выстрел, одно попадание, одна смерть, и огромное уныние в рядах добровольцев. Сегодняшний день, третий день штурма кубанской столицы, должен был принести нам окончательную победу, а в итоге, не принес ничего. Как закрепились еще тридцатого марта за вражеские окопы на окраине города, так и сидим в них, поскольку сломить отчаянное сопротивление красногадов пока не можем.

  Я шел по траншее и оглядывал пластунов, ведущих перестрелку с красногвардейцами. Настроение у казаков пока бодрое, но окопная жизнь не для них, еще сутки-другие, и начнется надлом, а там большевики подтянут подкрепления, и будет нам очень худо. Понимаю, что нельзя останавливаться, что надо продолжить наступление, но один только мой отряд его на себе не вытянет, а если и сможет сломить сопротивление большевиков, то понесет огромные и невосполнимые потери. Нужны одновременные удары со всех направлений, и они намечались, но погиб Корнилов и на время, добровольцев охватила апатия, да и покровцев его смерть сильно подкосила. Сейчас командование Добровольческой армией принял Деникин, хоть какая-то, а замена Лавру Георгиевичу. Он пытается навести порядок в своих частях и поднять боевой дух личного состава, но когда генерал сможет этого добиться, не ясно. Черт! Что делать!? Как поступить!?

  - Господин войсковой старшина, - рядом со мной остановился молодой казачок лет шестнадцати, посыльный при моем временном штабе.

  - Что такое? - я машу вестнику рукой, чтоб пригнулся, и сам присаживаюсь на пустой снарядный ящик, лежащий в траншее.

  - Меня войсковой старшина Ловягин прислал. К Пашковской подошли два эшелона с казачьими войсками.

  - Кто именно и сколько?

  - Кавказский отдел, Лабинский и сотня екатеринодарцев, всего полторы тысячи пехоты и батарея трехдюймовок. Ловягин спрашивает, куда их определить.

  Задумавшись, я принимаю решение, все же рискнуть и постараться провести самостоятельную атаку на центр Екатеринодара, но не в день, как это обычно происходит, а в ночь. Решение несколько спонтанное, и его еще придется прорабатывать, но лучше такое, чем просто сидеть на окраине и ждать подхода к товарищу Автономову подкреплений.

  - Передай Ловягину, пусть оставит их в резерве, и сам никуда не отлучается. Через полчаса вернусь к штабу, и думу будем думать. Давай, бегом назад.

  - Понял, - кивает паренек и быстрой юркой змейкой исчезает в траншейных переходах.