Привычно взвалив на плечи рюкзак, я собрался уже покинуть руины некогда большого и просторного жилого дома, где мы отсиживались, когда совсем рядом со зданием взорвался очередной снаряд. И ладно бы, чёрт с ним, со снарядом, но от сотрясения задрожало всё строение, вернее, его остатки, и крыло, в котором мы находились, попросту обвалилось. Когда меня вынули из-под кирпичей и кусков бетона, которые только чудом не прибили меня, я огляделся и понял, что из всего старого состава нашей разведгруппы уцелел только я. Под обвалом погибли трое, и все они были ветеранами, которые прослужили в батальоне дольше меня.

Они лежали рядком, все трое — пулемётчик Зырян, снайпер Туман и командир группы Гера. На лицах их застыла мертвенно-бледная маска, и выглядели они в этот миг настолько спокойно, что так и хотелось сказать: отмучались парни и все их испытания уже позади. Был бы верующим, обязательно молитву или что-то поминальное произнёс бы, а так, всё, что смог, — это закрыть им глаза, забрать медальоны-смертники и постараться запомнить их лица.

Вот Зырян, отличнейший пулемётчик, любитель девушек лёгкого поведения и постоянный залётчик. Рядом Туман, получивший такой позывной за умение на слух определять цель и мечтавший только о том, чтобы отказаться от своего СВД, сменить должность снайпера на разведчика и получить нормальный АКМ. И конечно же прапорщик Гера, бывший наш «замок», ставший в эту кампанию командиром группы, но так и не получивший офицерского чина.

— Прощайте, парни! — еле слышно прошептал я и, накинув на плечи лямки рюкзака, встал в общий строй батальона, который разделился на две части и стал уходить в лес.

После тяжелейшего ночного марш-броска вдоль дороги на север утро мы встретили на развалинах Советского. Приняли от окопавшейся здесь роты штурмовиков позицию, пополнились боеприпасами и принялись готовиться к новым боям. Здесь, сидя в обороне, на окраине бывшего посёлка, впервые за всё время службы я стал курить. Не то чтобы потребность была, а попросту вши заели, и единственное, чем от них можно было хоть как-то защититься, это интоксикацией организма никотином. Совсем уж мелкие твари, ползающие по моему телу, не исчезли, но и донимать стали не так сильно, как вначале. Хотя, может быть, я попросту привык к ним.

Подошедшие к посёлку воины Халифата в этот раз нахрапом не полезли, а, проведя ночь в поле, попробовали с нами договориться. К окраине Советского выдвинулась группа всадников под белым флагом, и один из них, какой-то горбоносый мулат, закутанный в несколько одежд, с непонятным акцентом начал выкрикивать:

— Воины Кубанской Конфедерации, уходите! Вам нечего здесь делать! Зачем вы защищаете тех, с кем не одно столетие враждовали? Возвращайтесь домой и знайте, что наш Возрождённый Пророк Магомед не желает вам зла!

На некоторое время переговорщик замолчал, и ему ответил наш комбат, появившийся на позициях:

— Мы уйдём тогда, когда сами этого захотим. Вали в свою пустыню, чмо черномазое, и не сотрясай зря воздух! А что касается нашей вражды с горцами, то она наша, и другим в неё лезть не надо, сами разберёмся. Разговор окончен!

Ерёменко опять исчез в блиндаже, оборудованном штурмовиками, а парламентёр продолжил свои уговоры. С полчаса, обещая нам всяческие блага, он разливался соловьём, и, в конце концов, нам это надоело. Пулемётчик дал предупредительную очередь под ноги лошадей, и вся вражеская делегация незамедлительно испарилась.

Ещё сутки стояла тишина, а потом, с самого утра, всё завертелось по старому сценарию. Обстрел посёлка, где мы закрепились, и атака. Халифатцы несут потери, вновь отходят, и снова обстрел. Сутки происходило данное действо, и, когда южанам это надоело, они начали обходить нас по лесным чащобам. Делать было нечего, мы покинули посёлок и отошли по дороге на север.

Карагач, некогда обычный небольшой посёлок возле дороги, идущей в Ставропольский край, в настоящий момент представлял собой типичный современный аул Горского Содружества. Густой лес на равнине, каменные дома, толстые стены и дорога, которая раньше кормила всё невеликое население этого места. За то время, что мы сдерживали противника, основные части корпуса успели подготовить вокруг посёлка добротные полевые укрепления. Тут было всё: и минные поля, небольшие, конечно, но и это хорошо, окопы, блиндажи, врытые глубоко в суглинок, и даже засеки из толстых брёвен, сваленных в ближайшем лесу. Единственный минус всей этой позиции — отсутствие чистой воды, точнее, очень ограниченное её количество.

Итак, мы соединились с основными силами корпуса, наш комкор всё ещё был «болен», и имелась крепкая надежда на то, что ещё какое-то время мы сможем сдерживать наступающих врагов. Именно так думали наши командиры, а я их не понимал. Какого, спрашивается, лешего сидеть в этих предгорьях, которые никому из нас не нужны? Непонятно. Тем более что у горцев начинается гражданская война и все договорённости между нашим президентом и Советом Старейшин можно спокойно спустить в отхожее место.

И вот, когда я сидел в окопчике и размышлял на эту тему, рядом со мной присел мой старый знакомец Ваня Тарасов, тот самый, который хотел после окончания контракта завести огромное стадо дойных бурёнок и стать в своём селе самым уважаемым человеком. Он вместе с Иноковым служил в Третьей роте нашего батальона, но видел я его не часто.

— Млять, заколебался. — Скинув на землю свой РД, Тарасов плюхнулся на него задницей и прислонился к брустверу. — Как поживаешь, Мечник?

— Как и все, Тарас, смутно и неопределённо, — плотнее закутавшись в бушлат, ответил я. — Что там со Стасом?

— У него всё нормально, бедро навылет, отправили в госпиталь. Счастливчик, четвёртое ранение, и каждый раз ничего серьёзного.

— У вас как, радиоприёмники в группе ещё работают?

— Один, и тот на ладан дышит, зар-ра-за.

— Чего в большом мире слышно?

— Да всё то же самое: люди праздники отмечают и наши геройские действия обсуждают. Правда, была новость, которая лично тебе интересна будет. — Он посмотрел на меня и продолжил: — Кару и его отряды на побережье разбили в пух и прах.

— Как так? — Я был удивлён словами Тараса.

— Наши не стали ждать, пока он в наступление перейдёт, а сами его атаковали. На «Цезаре Куникове» и «Аделаиде» перебросили наёмникам в тыл два батальона морской пехоты, а сами в лоб ударили. Говорят, что там Первая гвардейская бригада отличилась и от наших сводный батальон разведки был. Сам Кара успел сбежать, но его бойцы и солдаты Халифата, что на побережье стояли, почти все под Гудаутой полегли.

— А кто нашими войсками командовал?

— Крапивин, конечно, больше там и некому.

— Согласен.

— Я что пришёл-то, Мечник. — Тарас оглянулся по сторонам. — Посоветоваться хочу, больше не с кем.

— Давай излагай.

Наклонившись ко мне поближе, он произнёс:

— У меня нервы на пределе, и чую, что в следующем бою мне конец придёт. Что делать, не знаю, хоть на стену лезь, хоть плачь, а хоть сам в атаку иди, чтоб неопределённость эту заглушить.

— Тарас, ты не первый день на войне, и поход на Дон пережил, и Крым, и здесь без одной царапины. Успокойся и почаще вспоминай про то, как закончится наш контракт. Терпи, братан, немного уже осталось.

— Немного, это целых полтора года, — задумчиво протянул он и встал. — Ладно, бывай, Мечник, наверное, что и не свидимся больше.

— Бывай, камрад, и откинь поганые мысли, — сказал я ему в спину и закурил вонючую папироску.

Тогда я не знал, что вижу Ваньку Тарасова в последний раз. При начавшейся в эту же ночь атаке южан у него действительно не выдержали нервы, и он, взяв в руки ПКМ, встал из окопа в полный рост и, поливая всё пространство перед собой огнём, в одиночку пошёл в атаку. Разумеется, его почти сразу подстрелили, и на этом жизнь хорошего молодого парня оборвалась.

Тарасов ушёл, а я, как-то сразу забыв о разговоре, который меж нами состоялся, думал о заветной дате 16 ноября 2061 года. В этот день я стану свободен и смогу делать то, что захочу, и идти туда, куда мои ноги пожелают. У меня есть акции некоторых прибыльных предприятий, доля в золотишке, и финансово я стану независим. Что мне хотелось бы сделать сразу, это перебраться в город Трабзон и выкрасть из дома Кары, которого после разгрома его отрядов на побережье мне и убивать-то не хотелось, его дочь и моего сына, который вот-вот должен был родиться.